— Народу — как этих самых танталовых мух, а работать некому. — Беспричинная эйфория заставляла Льва непрестанно балагурить и смеяться. — Слушай! Написал бы ты все-таки про них заметку, а?
— Очерк, — сдержанно поправил журналист.
— Ну очерк. Про все, про все и про эти их гастроскопы тоже. А я попытаюсь помочь через своих людей. Давай вместе с двух концов, а?
— Я хотел написать, но Дмитрий Григорьевич сказал мне столько слов о второй древнейшей профессии, в смысле «бойся данайцев, дары приносящих», что я, естественно…
— Не бери в голову. Он чистоплюй и в жизни ничего не смыслит. Надо задействовать прессу. Значит, так. Сначала дай общую картину положения. Так сказать, обзор с птичьего полета. Потом уже по деталям: больница, персонал, аппараты эти… Да ты хоть знаешь, что у тебя был камень в протоке и его можно было вытащить эндоскопом без всякого ножа?..
— Врешь!
— Точно тебе говорю.
— У меня и в пузыре камни были…
— Но желтуха-то опасней! От этого камня. Мне Тарас сказал.
— Брось, Лев, заводить.
— Ну что, попробуем написать? Значит, так…
Глеб Геннадьевич, откинувшись в кресле, смотрел усмешливо-снисходительно, но Романыч не вникал в такие оттенки, он отодвинул к центру стола посуду и снедь, облокотился, уложил грудь на освободившийся край, навис над столом и придвинул голову ближе к Глебу, изобразив многоопытного заговорщика…
14
Что-то зачастил к нам журналист. Вообще-то он Златогурова навещает: посидит у него, потом у нас, опять потащится в палату. Когда он приходит, ребята набиваются в кабинет поговорить о книгах, артистах — щекочут их сплетни из другого мира. А он, наоборот, норовит про медицину потолковать: условия больничной жизни, наши горести, дефициты. И у каждого есть что сказать по любому поводу. Ребята знают, что снимать и кому играть, как лучше повернуть сюжет в очередной прочитанной книге или в какой-то международной акции в любом уголке мира. Глеб Геннадьевич имеет суждения по всем нашим делам: как говорить с больными, как оперировать, как проводить исследования.
Опять заговорили о Левиной болезни.
— А что вы его на стол не кладете? Боли ведь остаются.
— В таком деле, Глеб Геннадьевич, торопиться не надо. Не рак и не аппендицит, — парирует Тарас.
— Что значит «не рак»?
— Рак надо убрать, пока не разросся. А склероз, пока есть возможность, надо лечить.
— Мы меняем лишь пораженный сосуд. Чем позже поставим, тем дольше прослужит. — Это уже я в качестве метра даю разъяснение профану.
Не выдержал и Егор:
— Вот если гангрена уже, или ночами от болей не спит, или шагу ступить не может — тогда пора.
Помолчали. Разговор не из веселых.
— А может, и рак стоит вначале полечить? Насколько я знаю, существует теория, что раковые клетки возникают постоянно, но организм до поры справляется сам, своими иммунными силами. — Журналист показывает, что ему не чужды новые данные науки, тайные теории нашей жреческой касты. Открытия, гипотезы, ученые домыслы, разные сенсационные сообщения — о них газетчики нередко узнают раньше специалистов. Особенно специалистов-практиков. Специалисты еще глумятся над новыми идеями, держат их под сомнением, а журналисты уже налетели, словно бандерлоги на новую игрушку в джунглях, и верещат, норовя и себя позабавить, и всей округе показать…
Больше всего Глеба Геннадьевича интересует ранняя диагностика:
— Как вы можете выявить рак, если он еще ничем о себе не заявил?
Я подумал, что журналист, претендующий на знакомство с медициной, не должен задавать таких примитивных вопросов. Тарас ликует, чувствует себя выше и умнее.
Ну-ну.
— Вот тут-то и играют роль профилактические осмотры. Представляете, раз в год всем делают гастроскопию? Либо на работе, либо кто случайно зашел в поликлинику, палец порезал, а ему больничный не дают, пока гастроскопию не сделает. — Тарас в поликлинике на полставке отвечает за профосмотры, сразу чувствуется.
— Но, позвольте, насильно ни лечиться, ни обследоваться нельзя.
— Нельзя, нельзя… Не хочешь умирать — изволь обследоваться.
— Пока не болит, кто о смерти думает? В этом залог нормальной жизни.
— Значит, надо пугать. На то и существует санпросветработа.
— Ужас надо профилактировать, чтоб заранее боялись.
Очевидно, Егор подхватил иронический стиль у Нины.
Или я к ней несправедлив? Глебыч, наверное, тоже привык к ее стилю? А часто они с Ниной встречаются? Интересно. Только не мое это дело.
— Ну доктора! Мы, журналисты, стараемся оптимизм внушать, а вы смертью пугаете. От запугивания еще никому никогда хорошо не было. Допустим, все же люди захотят обследоваться. Средства у вас для этого есть? Аппаратура соответствующая? Гастроскопы, кажется, не сегодня придуманы, а где они?
— Лет пятнадцать назад появились. Может, больше.
— Ничего себе! За такой срок у вас уже должен быть выбор разных модификаций. Если я правильно понимаю жизнь.
— Пятнадцать лет — не срок, — мрачно говорит Егор.
— Ну хорошо, оставим это. Давайте о другом. Если смерть — неизбежная обязанность, почему вы, врачи, не помогаете умереть безнадежным, мучающимся больным?