Без жалости

— Меня зовут Николай. А Коля — ну, вроде прозвища, понимаешь?

Закариас откинул голову к стене и закрыл глаза, вспоминая ощущение полета.

— Да, Коля, мне очень хочется снова летать.

— Вижу, твои желания мало чем отличаются от моих, — сказал русский, по-братски обнимая избитые, в синяках плечи сидящего рядом американца, зная, что это первое проявление человеческой теплоты, испытанной тем почти за год. — Мой любимый самолет — МиГ-семнадцать. Сейчас он, конечно, устарел, но. Боже, как было приятно летать на нем! Кладешь руки на штурвал и… стоит тебе только подумать, только пожелать — самолет делает все, что хочешь.

— Наш восемьдесят шестой был таким же, — ответил Закариас. — Их тоже сняли с вооружения.

— Похоже на первую любовь, правда? — усмехнулся русский. — Вроде первой девочки, которую увидел, будучи мальчишкой, той, что впервые заставила тебя думать, как думает мужчина, верно? Но первый самолет лучше для таких, как мы с тобой. Женщина теплее, конечно, зато им легче управлять. — Робин попытался засмеяться, но захлебнулся. Гришанов дал ему отпить еще глоток. — Успокойся, мой друг. Скажи мне, какой самолет был у тебя любимым?

Американец пожал плечами, чувствуя, как тепло расходится из желудка по всему телу.

— Я летал практически на всех самолетах. Впрочем, упустил F-104 и 89-й. Судя по рассказам, не стоит из-за этого расстраиваться. F-104 был хорошей игрушкой, вроде спортивного автомобиля, но ему не хватало скорости. Нет, все-таки 86-й был моим любимцем, наверно, если речь идет об управлении.

— А Тад? — спросил Гришанов, пользуясь прозвищем истребителя-бомбардировщика F-105 «Тандерчиф». Робин кашлянул.

— Чтобы развернуться на нем, требуется пространство размером с весь штат Юта. Правда, на бреющем полете у него дьявольская скорость. Мне приходилось летать на сто двадцать узлов быстрее, чем его расчетный предел.

— Говорят, он не истребитель, а скорее бомбовоз. — Гришанов старательно изучал слэнг американских летчиков.

— Ничего страшного. Зато вывезет тебя из любой передряги, глазом моргнуть не успеешь. А вот вести на нем воздушный бой не стоит, это точно. Надо постараться сбить цель с первого захода.

— Но что касается бомбардировок, — говорю тебе как летчик летчику: ваши бомбардировки этой мерзкой страны просто великолепны.

— Стараемся, Коля, делаем все, что можем, — невнятно пробормотал Закариас. Русского поразило, что алкоголь подействовал так быстро. Американец не пил спиртного ни разу в жизни — кроме двадцати минут назад. Поразительно, что человек по собственной воле живет без спиртного.

— А то, как ты совершал налеты на ракетные установки? Знаешь, я наблюдал за этим. Мы с тобой враги, Робин, — еще раз повторил Гришанов, — но в то же время летчики. Мужество и мастерство, проявленные тобой… я никогда не видел ничего подобного. Дома ты, наверно, профессионально играешь в азартные игры, правда?

— Азартные игры? — Робин покачал головой. — Нет, я не играю.

— Но то, что ты проделал в своем Таде…

— Это не азартная игра, а точно рассчитанный риск. Ты планируешь, знаешь, на что способен, и придерживаешься этого плана. Чувствуешь, что думает противник.

Гришанов напомнил себе, что надо наполнить фляжку для беседы со следующим американцем. Ему понадобилось несколько месяцев, но наконец он нашел правильный метод. Жаль, что эти маленькие желтые дикари надостаточно умны, чтобы понять — очень часто физические мучения только укрепляют мужество мужчины. Несмотря на все свое немалое высокомерие, они смотрят на мир сквозь окно, такое же маленькое, как их рост, и такое же темное, как их культура. Создается впечатление, что они не способны чему-то научиться. Сам Гришанов стремился узнать побольше. Самое странное, что вот этот урок он узнал от фашистского офицера из Люфтваффе. Какая жалость, что вьетнамцы разрешили проводить специальные допросы американских военнопленных только ему и никому больше. Скоро он напишет об этом в Москву. Если оттуда окажут соответствующее давление, мы сможем по-настоящему использовать этот лагерь, подумал он. Удивительно, что эти варвары проявили такую сообразительность и создали этот лагерь, и притом оказались верны самим себе, не сумев воспользоваться его возможностями. Как противно жить в этой жаркой и влажной стране, где повсюду насекомые, среди высокомерных маленьких людей с высокомерными умишками и злобными повадками ядовитых змей. Однако именно здесь находился источник нужной ему информации. Какой гнусной ни была его теперешняя работа, Гришанов отыскал фразу, великолепно характеризующую ее, в одном современном романе американского писателя, которые он читал, чтобы обогатить свой и без того впечатляющий словарный запас английского языка. К тому же эта фраза была очень американской по своему характеру. То, чем он здесь занимался было всего лишь «бизнесом». Такой взгляд на мир он легко понимал. Как жаль, что сидящий рядом с ним американец вряд ли поймет это, подумал Гришанов, прислушиваясь к каждому слову путаного рассказа о жизни пилота «ласки».

* * *