Без жалости

- Забирай, Лялька, своего жениха, - сказал Фурманов и тут же увидел, как Карл грязными руками пытается взять Лялю за руку, чтобы показать правильную ноту. - Да что ж ты делаешь, придурок! Что, тебя не учили в детстве: руки мой перед едой! Дай сюда! - Ветошью он грубовато, но без злобы вытер Карлу руки. Тот молча подчинился. - То-то же! Теперь учи дальше. А ты учись, Лялька, учись. А то он тебя замуж не возьмет. Он ведь у нас не из простых. Немец-перец-колбаса! Хочешь замуж за немца, Лялька? В Германии будешь жить. В собственном доме, под черепичной крышей. И все будут звать тебя "гнедике фрау". Фрау Лялька, а? Нравится тебе жених, фрау Лялька?

- Дядя хороший, - жалобно сказала Ляля.

- Дядя хороший... Чтоб ты понимала, дурочка!

Фурманов отошел к столику, сел, начал тщательно протирать и смазывать части пистолета, подсвистывая фальшиво музыке. С двумя набитыми продуктами мешками вошла Лара.

- О! Старуха жена пришла! - обрадовался Фурманов. - А мы тебя уж заждались! Жрать хочется, как из пушки на Луну! Где тебя носило, старая?

- Ты же знаешь, что я сегодня на выпуске, - слабым голосом ответила Лара, прикладывая ладонь ко лбу. - А потом зашла по дороге в магазин, в аптеку.

- Опять твоя голова? - без тени сочувствия спросил Фурманов.

- Ты не представляешь себе!

- Не представляю. Хорошие головы не болят. От твоей головной боли, подруга, есть только одно радикальное средство - ампутация. Ты сигарет купила? - спросил он.

- Купила.

- А пива?

- И пива купила.

Фурманов тут же полез в мешок, достал блок сигарет, потом пиво: одну бутылку, вторую, третью, четвертую...

- "Балтика № 3", - прокомментировал он. - Могла бы и получше взять. Что-нибудь немецкое, например. Мы теперь можем себе позволить. Можем или не можем, я спрашиваю?

- Можем, Андрюша, можем.

- Ну так вот. И нечего на моем здоровье экономить! А это что? - он достал из мешка яркий пластиковый флакон.

- Это чистящее средство. Унитазы мыть.

- Немецкое небось... - Вгляделся в надпись. - Ну точно - немецкое. Немцы - они известные засранцы.

- Ты, наверное, хотел сказать: чистюли?

- Мне лучше знать, что я хотел, а чего не хотел! Я сказал "засранцы", потому что засранцы. Сперва срут, срут, срут - а потом, моют, моют, моют... Ты вот тоже - полдня в обнимку с унитазом, покуда не заблестит. И бумагу туалетную наверняка твои немцы изобрели... Ладно, пойду покурю.

- Опять на балкон?

- А где же мне еще курить? В квартире нельзя: у мамаши астма, сердце, печень, почки, легкие... У тебя тоже - головная боль!

- Ты поосторожнее там. Скользко... и перила уж больно низкие. Закружится голова и...

- У меня не закружится. Не дождетесь!

- А у меня вот закружилась... - тихо сказала Лара, когда он ушел. Она села в кресло, сложила руки на коленях. - С тех пор как умерла Ирина, закружилась моя бедная головушка, закружилась. Он такой милый, такой добрый, такой заботливый... И так боится за меня. А вдруг они заподозрят? Господи, да кому я здесь нужна! Кто меня заподозрит? Я ведь для них не женщина вовсе, а рабочая лошадь. Заработать денег, купить продуктов, приготовить обед, постирать, погладить... Унитаз вымыть. Сейчас вымою, дорогие мои. Сейчас. Вот посижу немного, отдышусь, приду в себя... Вот именно: в себя. А то вообразила себя невесть кем. Опомнись, дура! Таким, как ты, никогда ничего не достается. Ни-ко-гда!

Увлеченная свои монологом, Лара не замечала, что в дверях стоит Марина Яковлевна и прислушивается к ее словам.

- Ну все, все, все... Встаю! - Сказав это, она продолжала сидеть, но уже не расслабленно, а напряженно, словно птица на взлете. - Уже встаю! Продолжая сидеть. - Встала! - Все еще сидя. - Да что же это такое, в самом деле! Ляля! Детка! Помоги мамочке встать!

Ляля послушно оторвалась от музыки, подошла к матери, протянула ей обе руки, с улыбкой помогла встать, потом взяла один набитый мешок, Лара другой, и они вдвоем ушли на кухню, напевая детскую французскую песенку. Карл сидел в той же позе за пианино и наигрывал механически ту же мелодию, что играла Ляля. Тяжелой солдатской походкой вошла Марина Яковлевна. Долго пристально смотрела на играющего Карла, потом отошла к столику, увидела разобранный пистолет.

- Вот придурок! - возмутилась она. - Сколько раз ему объясняла: не бросай оружие где попало! Личное оружие офицера - это святое! На фронте за утрату личного оружия расстреливали. Да я сама, этими вот руками...

Присев на краешек дивана, Марина Яковлевна начала быстро и умело собирать пистолет. Собрав, достала из кармана кофты обойму, вставила ее, дослала патрон и взвела курок.

- Как это там у классика, - сказала она, обращаясь к Карлу. - Если в первом акте на сцене висит ружье, то в пятом оно выстрелит. Правильно я говорю, Карл Фридрихович?

Карл, не отвечая, продолжал играть. Марина Яковлевна встала, навела пистолет на Карла.

- А вот у другого писателя, хотя и не классика, сказано иначе: он никогда не доставал пистолет, чтобы попугать. Только чтобы убить.