Димина хистактёрская карьера складывалась не очень удачно. Сначала он играл в петровскую эпоху стрелецкого сотника. Дима мечтал о роли князя-кесаря Ромодановского, но эта роль досталась другому, бездарному карьеристу Коле Иванеко. Играть реально живших исторических лиц — процедура сложная, потому что при этом нужно внедрять сознание совра в прошляка. Хисттеатр здорово при этом рискует: хистактёр может наворотить дел по незнанию, да таких, что Мемконтролю за год не разгрести. И режиссёр хисттеатра почему-то решил, что Иванеко справится с ролью князя-кесаря лучше Закоркина.
Потом Диме выдалось играть революционера-террориста начала двадцатого века. Режиссёр утешал Закоркина тем, что отрицательные роли играть сложнее, чем положительные. Смелого патриотичного жандарма, мол, любой дурак сыграет, а вот революционера-отморозка может сыграть лишь талант.
И вот третья роль — главарь отряда пьяной матросни Стёпка Чеботарь (какой дурак выдумал такое имя!). Хитрый режиссёр уломал сопротивляющегося Диму. Он сказал, что тысячи мемтуристов, в том числе и иностранных, обожают смотреть, как пьяная матросня берёт Зимний, гадит в царскую посуду и расстреливает интеллигентов. Их, мол, от этого начинает праведный гнев колотить, и желание протестовать в реале против законной власти напрочь отпадает. Взятие Зимнего переигрывали, наверное, раз сто, если не больше — публика жаждала больше зрелищности, больше крови. С каждым новым вариантом матросня становилась всё пьянее и кровожаднее, убивала и гадила вокруг себя всё сильнее и сильнее.
Потом началась Гражданская, и персонаж Димы продолжил кровавую вакханалию. Год назад казнями мирного населения занимались латышские стрелки, но из-за протеста Мемконтроля Латвии латышей пришлось спешно убирать и заменять пьяными русскими матросами. Закоркину уже надоело убивать крестьян, интеллигентов и священников, и он подумывал о смене работы. Например, можно пойти в сериалах сниматься — деньги те же, а нервов тратится меньше.
Матросы Стёпкиного эскадрона (олигофрен-сценарист не знал, что эскадроны бывают только в кавалерии) отдыхали после тяжёлого боя. Они перерезали всю скотину в деревне, вымели из погребов всю самогонку, а для острастки выпороли пару стариков. Перепившись, моряки лихо отплясывали «Яблочко». Тянулся ароматный дымок махорки с ментолом. Васька Ухватов наяривал на невесть откуда взявшейся гармони и голосил:
Развернувшись в сторону золотых куполов деревенской церквушки, Васька изобразил непристойный жест и запел ещё громче:
Деревня словно вымерла. Те, кто помоложе, схватив в охапку детей, скрылись в лесу возле деревни. Старики со старухами попрятались по погребам и сараям. Замешкавшаяся молодуха с коромыслом, пряча глаза, промчалась мимо отдыхающих матросов. Вслед ей раздался восхищённый свист, щедро сдобренный отборными просоленными морскими выражениями. А Ухватов, подмигнув братве, весело пропел:
Один из моряков отобрал у деревенского мальчишки китайский «Тетрис» и теперь сидел под деревом и азартно играл. Вокруг него столпились матросы, помогающие советами. Стёпка-Дима помнил, что такое безобразие у мемористов называется футуром — вещью из будущего, которая случайно попадает в прошлое. А ещё бывает обратное — реликты, вещи из прошлого, активно использующиеся в будущем. Помнится, одна туристка возмущалась, почему молодёжь перестроечного периода отплясывала на дискотеках под граммофон. Но страшнее всего наклады, когда целое явление целиком переносится из одного времени в другое. Однажды, когда Дима играл в петровской эпохе, Пётр Первый отправился завоёвывать Египет: произошла наклада, мемориум «спутал» Петра Первого с Александром Македонским. Мемористы тогда еле-еле выправили такую сложную ситуацию.