Безбесыш. Предземье

Провожать меня до ждущих на дороге саней, что я якобы нанял, а на самом деле присланных Богдарем, за ворота высыпали все домочадцы от Лины до Важика. Слёзы, сопли, объятия, лобызания щёк — всё осталось в доме. Сейчас на мгновенно ещё больше раскрасневшихся на морозе лицах и личиках только улыбки. Немного грустные — не без этого — но то светлая грусть. Для всех слово нашёл, никому горевать не позволил. Навсегда здесь прощаюсь лишь я.

— По весне с водяной будем пробовать, — по-взрослому кладёт мне руку на спину шагающий рядом Халаш. — Доведём до ума. Обещаю.

— Ни капли не сомневаюсь, — улыбаюсь я брату. — И, как выгорит, снова сударя Хорэла в долю бери.

— То само собой, — серьёзно кивает Халаш. — Я же всё понимаю. А, когда развернёмся… К следующей зиме край, учителя нам из города выпишу. Или двух сразу. Смотря, как по деньгам будет. Надо младших доучивать. В Граде тогда только начали. Ученье — оно пользу приносит.

— Старшим тоже лишним не будет, — хохочу я и одобряюще хлопаю рано повзрослевшего паренька по плечу.

А Халаша уже от меня оттесняют похожие на маленьких толстеньких медвежат в своих шубках Зуя и Фока.

— Китя, Китя, — дёргают меня за края куртки мелкие. — Возьми пирожков в дорогу. Мы сами напекли.

Стараниями Веи и Лины снеди у меня уже целый мешок, но как малявкам откажешь?

— Ой спасибо, хозяюшки! — принимаю тряпичный свёрток. — Поди, дома с вами никто не схуднёт.

— И без них не схуднёт, — подмигивает мне Лишка, которая с Динкой на пару у старших баб нынче за первых помощниц.

— Так я про те времена, когда вы замуж повыскакиваете, — подмигиваю девчонке в ответ. — Тут уже недолго осталось. Таких красавиц враз разберут.

Смутил. Не нашлась, что ответить. Ещё пуще зарделась.

— А вам, мужики, мой наказ, — поворачиваюсь я к кучкой шагающим сбоку мальчишкам. — Самим в лес ходить запрещаю. Кому любо охотничье дело, дорастёте до двенадцати годов — и проситесь в подспорники к дядьке Дабану в ватагу. Пока же на учёбу все силы. И старшим чтоб помогали. Большие уже.

Сказал, чтобы что-то сказать. В семье нашей дружной нет лодырей. Прошедшие школу жизни в Подгнилье сироты на Фат пришли уже взрослыми. Оставляю их с чистым сердцем и со спокойной душой. У них-то точно всё будет хорошо, как бы мой дальнейший путь не сложился.

Дошли до дороги, остановились, обнялись ещё раз со всеми по очереди. Шагнул к саням. Обернулся. Эх… Как же грустно. Но нужно двигаться дальше. Я сильный.

Белый, снегом засыпанный холм. Из-за свежего светлого частокола выглядывает большой новый дом из соснового сруба. За ним, выше, поднимается мельница. Ну а ближе ко мне тесной кучкой стоят мои братья-сестрёнки, обступившие возвышающихся над всеми Лину и Айка. Родные лица, родные сердца и души… Замораживаю картинку и навсегда прячу в памяти.

Последний взмах руки с уже тронувшихся саней. Последний прощальный выкрик. Последний взгляд… Отвернулся. Пытаюсь перевести мысли на ждущее впереди, а у самого лишь одно в голове.

Больше я их никогда не увижу…

* * *

Зимний тракт не похож на осенний, весенний и летний. Зверя нет. В спячке весь. Бояться сейчас должно лишь разбойного люда, да только после большого нашествия снежникам не до грабежа на дороге. Пережившие то тяжёлое время кланы пока слишком слабы, чтобы в эти игры играть. И потому народ спокойно катит по тракту не только большими обозами, но и малыми, по несколько саней, а то, и вообще, в одиночку.

Ну вот, как мы, например. Своей большой семьёй едем, и никого нам не надо в попутчики. Отец, дядька, два старших брата и я — почти взрослая дочь. Теперь меня Никой звать. С Эла мы. Везём мёд в империю. В двух санях куча маленьких бочек и коробов с сотами. Первосортный товар — ничем знаменитому Фатскому мёду не уступает.

Но то он, конечно, и есть. У фатоев имеется хитрый приём — по зиме льдом с закатного края своего острова по ночи перебираются на ту часть большой земли, что уже ближе к Элу и там уже выезжают на тракт. Сговор с местными, которые снабжают липовых Элцов бумагами, для всех выгоден, кроме имперцев. Заодно и время в пути сокращается — не приходится огибать трактом залив, глубоко врезающийся в материк как раз между двумя островами.

У меня теперь тёмно-русые волосы, стянутые в толстую косу. Поверх плотного зимнего сарафана ношу длинный овчинный тулуп с пышным меховым воротом. На ногах остроносые бабские чуни. Как сказал Богдарь, впервые увидев меня в таком облачении — вполне симпатичная девка.

Не прогадал бес с задумкой. За весь наш долгий путь никто ни разу не заподозрил неладное. А ведь мы, и в фортах ночевали, и с большими многолюдными обозами на стоянках пересекались. Обман мог вскрыться только на въезде в Проливный, куда обязаны заезжать все прибывающие в метрополию, чтобы отметиться — своим провожатым я про меняющий доли кубик само собой не рассказывал — но мы и тут исхитрились обойти правила.