Безбрежней и медлительней империй

– Но все это – живое,– сказала Дженни Чонь.– А все, что живет, Осден ненавидит.

– Ну, вообще-то он не такой уж и противный,– великодушно заметила Оллеру.

– Доводилось спать с ним, да, Оллеру? – покосился на нее Порлок.

– Похабники вы, земляне! – вскрикнула Оллеру, залившись слезами.

– Ей-то не доводилось,– не замедлила вступиться Дженни Чонь.– А вам, Порлок?

Химик натужно рассмеялся: "Ха-ха-ха!" На усах появились росинки слюны.

– Осден не может вынести прикосновения,– всхлипнула Оллеру.– Я однажды чуть дотронулась до него, просто случайно, а он отмахнулся от меня, будто я какая-то грязная… вещь. Все мы для него просто вещи.

– Он – сущее зло,– сказал Порлок странно изменившимся голосом, от которого обе женщины вздрогнули.– Дело кончится тем, что он перессорит нашу команду либо провалит ее работу – не одно, так другое. Запомните мои слова. Он не способен сосуществовать с другими людьми!

Они сели на Северном Полюсе. Над низкими холмами тлело полночное солнце. Невысокая сухая зеленовато-розовая мохоподобная трава разбегалась до горизонта во всех направлениях, и каждое из них было одним и тем же – южным. Подавленные невероятной тишиной, трое Инспекторов установили приборы и занялись делом – три судорожно копошащихся вируса на коже недвижного гиганта.

Никто не звал Осдена с собой ни пилотом, ни фотографом, ни регистратором, а сам он своих услуг никогда не предлагал, так что редко покидал базовый лагерь. Он обрабатывал на бортовых компьютерах данные Харфекса по ботанической таксономии[10] и помогал Эскуане, чья работа здесь сводилась к ремонту и профилактическому обслуживанию систем. Эскуана стал подолгу спать, по двадцать пять и более часов за тридцатидвухчасовые сутки, внезапно отключаясь за ремонтом радиооборудования или проверкой цепей управления гелиджета. Однажды Координатор специально осталась на базе посмотреть, что к чему. Больше никого не было, кроме подверженной эпилептическим припадкам Посуэт То – в этот день Мэннон начал курс лечения, погрузив ее в состояние превентивной кататонии. Томико вводила отчеты в банки данных и присматривала за Осденом и Эскуаной. Прошло два часа.

– Это соединение вы могли бы при желании паять припоем 860,– тихо и нерешительно сказал Эскуана.

– Ясное дело!

– Извините. Я просто посмотрел, вижу, у вас там 840-й…

– Уберу его, когда достану 860-й. Инженер, когда я не буду знать, как действовать, я сам обращусь к вам за советом.

Через минуту Томико оглянулась. Сомнений быть не могло: Эскуана спал глубоким сном – голова на столе, большой палец во рту.

– Осден!

Тот не ответил и не повернул мертвенно-бледного лица, только нетерпеливо передернулся.

– Вы не могли не знать о ранимости Эскуаны.

– Я не отвечаю за его психопатические реакции.

– Но за свои отвечаете. В том, чем мы здесь занимаемся, Эскуана – главная фигура, а вы нет. Раз вы не

в состоянии справиться со своей враждебностью, вам следует избегать общения с ним.

Осден положил инструменты и встал.

– С радостью! – воскликнул он злым скрипучим голосом.– Вам-то, наверно, и вообразить не дано, каково это – переживать безотчетный ужас Эскуаны. Быть вынужденным разделять его жуткую трусость, съеживаться вместе с ним от страха перед всем на свете!

– Вы что, пытаетесь оправдать свою жестокость к нему? Я думала, у вас больше чувства собственного достоинства! – До Томико дошло, что ее трясет от злости.– Если ваша способность к эмпатии в самом деле вынуждает вас делить с Андером его страдания, почему же она никогда не вызывает в вас ни капли сострадания?

– Сострадание…- сказал Осден.– Сострадание… Что вы знаете о сострадании?

Она не сводила с него глаз, но он на нее смотреть не хотел.

– Не угодно ли, чтобы я описал словами ваши теперешние чувства по отношению ко мне? – спросил он.– Я смогу это сделать точнее, чем вы сами. Меня научили анализировать такие реакции по мере их приема. А я ведь и в самом деле принимаю их.

– Но как вы можете рассчитывать на теплые чувства с моей стороны, если ведете себя подобным образом?

– Да какую роль играет то, как я себя веду, курица ты безмозглая, думаешь, от этого что-нибудь меняется? Думаешь, средний человек – кладезь любви и благости? Весь мой выбор – быть ненавидимым или быть презираемым. Я не женщина и не трус и предпочитаю, чтобы меня ненавидели.

– Вздор это. Самоуничижение. У каждого человека есть…

– А я не каждый,– сказал Осден.– Есть все вы. И есть я. Я – один.

Пораженная этой внезапно открывшейся бездной солипсизма[11], она некоторое время молчала; наконец, уже без злости и Жалости, будто ставя диагноз, произнесла:

– Вы можете себя убить, Осден.

– Недурной для вас выход, да, Хаито? – глумливо ухмыльнулся он.– Я депрессиям не подвержен, и сеп-пуку не мой удел. Так что вы мне предлагаете делать?