Бездна

Он немало повидал за свою жизнь, прошел полгорода, но этот туннель превосходил все остальные. Это был не просто канал, это был шедевр инженерной мысли и архитектуры. Шириной в восемь, а может, и все десять метров, сводчатым потолком он напоминал другие немецкие каналы, но этот масштаб, этот размах… Вырываемые снопом белого света элементы выглядели перенесенными из средневековых храмовых катакомб. Воспоминание о Соборе приходило в голову само по себе, даже без мыслей о гибели Цыкача и Ананси. Немой тоже поддался магии этого места, хотя самые красивые виды ждали его впереди.

Они шли вперед, быстрым шагом, а вокруг было столько пространства, что все трое начинали чувствовать себя не в своей тарелке. Постепенно растворяющийся во тьме потолок, эхо от каждого шага, пронзительные отзвуки падающей воды – все это создавало невероятную атмосферу.

Здесь, под землей, очень редко попадались такого рода конструкции. Некоторые каналы имели привлекательный вид и размеры, но они не были настолько длинными, как могли бы показаться. Тем временем этот туннель тянулся на километры, обходя по дуге самый большой остров города. Будь он открыт много лет назад, в нем наверняка бы поселились тысячи спасшихся. Многие из живущих в слишком тесных анклавах без раздумий покинули бы их, даже понимая, что спать под стопятидесятилетним потолком, который может обрушиться в любую секунду, ужасно рискованно.

Уцелевшие слишком быстро позабыли о Соборе и потере стольких товарищей. Мир после последней войны изменился. Как и люди. А когда начали вымирать те, кто помнил, как жилось до Атаки, процесс этической эрозии резко ускорился. Лучшим доказательством этого было неудержимое продвижение лектерцев. Еще лет пятнадцать – да даже десять – назад уцелевшие задавили бы эту проблему в зародыше, выполов каннибалов в своем окружении. Теперь же большая часть людей не видела ничего дурного во вкусе человеческого мяса. Заедание крысятины жареными тараканами или прочими козявками убивало человеческие чувства куда действенней индоктринации или чистки мозга.

Искра была лучшим тому примером, идеальным экземпляром нового человека. Не она была диковинкой в этом мире, а именно он. Много лет Помнящий жил между людьми, которые все больше становились ему чужими, но, занятый сыном и собой, не замечал медленного разрушения связей, соединявших их со старым миром. Теперь же это до него дошло: здесь, в этом пустом, гигантском канале. Он проиграл бы спор с Белым, даже если бы альбинос не применил запрещенного приема с мертвым эмбрионом. Ибо Справедливые смотрели на реальность совсем по-другому, чем он сам. Для них мальчишка-инвалид, даже известный с детства, уже не был соседом – был тяготой. Балластом, от которого надлежит как можно быстрее избавиться ради блага здоровой части сообщества.

«Но самое худшее то, – подумал Помнящий, – что и я сам приложил руку к их одичанию». Сперва он помогал Черным Скорпионам подчинять западную часть города. Мог сколько угодно убеждать себя, что делал это, вырывая Фабричный район из рук обычных бандитов, переродившихся из довоенных футбольных фанатов и хулиганья спальных районов. Но разве люди, обитающие в анклавах, которые находились под контролем его фракции, чувствовали себя лучше граждан Лиги или Панвроцлава? Ненамного. Теперь, с перспективы лет, ему проще было это оценить, а результат его раздумий с каждым днем казался все более однозначным. Бывшие солдаты ничем не отличались от людей, против которых они так отчаянно боролись. Требование беспрекословного подчинения, казни сопротивляющихся, грабежи и насилие – все это было обычным делом по обе стороны фронта.

Убивай или погибни. Выживает сильнейший. Чистый дарвинизм. Так выглядело наследие, которое оставили после себя жертвы последней войны. И как тут удивляться, что их наследники раздвинули эту идею до границ абсурда? Немой в сравнении с ними был не таким уж и искалеченным. Травма лишила его большей части чувств – это правда, но разве Искра сильно от него отличалась? Учитель только сейчас осознал: обруганная им девушка уже через минуту готова была смеяться, словно ничего и не случилось. Единственная разница состояла в том, что ее исказила сама жизнь, а не трагический случай. И эта проблема, увы, касалась почти всех людей, которых Учитель узнал в подземельях города.

«И из года в год – все хуже. Если не случится чуда, скоро все спасшиеся скатятся до уровня лектерцев, – решил он после короткого раздумья. – Уже сейчас между людьми и каннибалами разница небольшая, даже когда люди противостоят каннибалам».