Бездна

— Довольно, остынь, — остановил Глеба отец, когда тот хотел еще что-то сказать. — Ты видишь, он не в себе. Дай ему время во всем разобраться. Я уверен, что больше подобных ошибок он не совершит. Думаю, он уже раскаивается.

Глеб недоверчиво взглянул на меня. Не знаю, что он увидел в моих глазах, но точно не раскаяние, и он это прекрасно понял.

— Кажется, отец не так уж хорошо знает тебя, не так ли, Влад? — спросил он, и его голос сочился ядом. — Ты ведь ни капли не сожалеешь о своем по ступке? Но я могу заставить тебя пожалеть, о, я точно могу, уж поверь мне.

— Глеб!

Я услышал отчаяние в голосе отца, когда он окликнул друга, но не мог повернуть голову в его сторону, чтобы узнать, чем оно вызвано. Я во все глаза смотрел на Глеба, а он — на меня. Его рука медленно, как мне показалось, опустилась в карман, он что-то достал оттуда и, размахнувшись, бросил на стол. Должно быть, на самом деле все произошло за считанные секунды, потому что Виктор не успел остановить его, хотя он честно пытался, я видел это. Мои глаза начали опускаться на прямоугольники ламинированной бумаги, лежащие передо мной на столе. Еще до того, как я сумел разглядеть их, я уже точно знал, что увижу, и мне заранее стало дурно.

Это были водительские права. Лица двух мужчин сурово смотрели на меня с фотографий. Почему на официальных фото нельзя улыбаться? Я догадывался, кому принадлежали эти права, но делал все возможное, чтобы эта догадка покинула мой разум. Видимо, Глеб понял причину моего молчания и решил просветить меня на этот счет, чтобы не осталось никаких сомнений.

— Да, смотри внимательнее, Влад. Тебя не было сегодня с нами, когда мы закапывали их трупы в землю. А ведь они были чьими-то детьми, мужьями, отцами. Кто-то, должно быть, сейчас очень горюет о них. Что теперь, сынок, ты скажешь? Ты все еще думаешь, что она не такая, как все вампиры? А скольких еще ты обрек на смерть, выпустив демона из клетки? Об этом ты тоже предпочел забыть?

Казалось, его слова режут меня, как самый острый нож. Я опустил голову на руки и уставился в стол, на фото тех несчастных. Я, должно быть, и вправду бездушная тварь, как и те, на кого мы охотимся. Мне было жаль и этих бедняг, и всех будущих, но я все равно не мог допустить ее смерти. И эта мысль убивала меня, она ломала меня изнутри. Кем я стал и что мне теперь делать? Наверное, мне больше нет места среди этих людей.

Анатолий Степанов и Борис Сомов — вот как их звали. Одному было двадцать восемь лет, а второму тридцать один год. Не самый подходящий возраст для смерти. Я чувствовал, что теперь часть вины за их гибель лежит и на мне.

— Довольно на сегодня. Ты перешел все границы. Не забывай, что он все-таки мой сын, — голос отца был категоричен. — Чего ты хочешь от него? Чтобы совершил ритуальное самоубийство?

— Я хочу, чтобы он понял, какую ошибку допустил. Я вижу, ему тяжело, но он не раскаивается, это же очевидно, — Глеб был не менее упрям, чем Виктор. — Пусть внимательно посмотрит на эти фотографии, он должен знать, что он наделал. Ведь, по сути, он стал соучастником еще многих убийств, которые она совершит в будущем.

Я почувствовал, как новая волна тошноты поднимается во мне. Резко вскочив на ноги, я выбежал на двор, и меня снова вывернуло. Похоже, все эти разговоры о смерти плохо влияют на мой желудок. И когда это я успел стать таким чувствительным? Около порога стояла бочка с дождевой водой. Я прополоскал рот, умылся, вытерев лицо рукавом рубахи, и сел на ступеньки. По идее, следовало бы пойти в ванную, но мне не хотелось возвращаться в дом.

Я сидел и смотрел на лес, как в день нашего приезда. Мне снова показалось, что он смотрит в ответ. Его взгляд был полон понимания и сочувствия. Должно быть, мне просто был нужен друг, и таким образом я его себе создал. Но все же было приятно, что хоть кто-то меня поддерживает. Я мог бы вечно сидеть так. Нам, без сомнения, было хорошо друг с другом.

Вдруг мне показалось, что я уловил краем глаза какое-то движение на кромке леса. Что это могло быть? Неужели кто-то и вправду был там?

Дверь за моей спиной жалобно заскрипела, и Ксюша села рядом со мной на ступеньку.

— Мне так жаль, — тихо начала она, — Глеб не имел права говорить так. Все совершают ошибки, люди не идеальны. Надо уметь прощать.

— Ты говоришь так, будто не понимаешь, что я сделал. В моем случае не может быть никакого прощения, Ксюша. Я предал всех вас, да и себя тоже.

— Тогда зачем, — она запнулась, — зачем ты сделал это?

— Затем, что Амаранта нуждалась в моей защите. Я не мог позволить ей умереть.

— Амаранта? — переспросила она.— Что за имя: и когда ты успел его узнать?

В ее голосе звучали недовольство и какая-то затаенная обида. Будь я внимательнее, я понял бы причину такой реакции, но меня волновали лишь мои собственные переживания.

— Мне кажется, я начинаю понимать, почему ты спас ее. Что ж, я рада, что ты нашел наконец-то того кто тебе нужен. Только тебе не кажется, что твой выбор немного странен? — Она говорила это поспешно срывающимся голосом, в ее глазах стояли слезы. — Будь счастлив, Влад.