Бездна

— И этот кончается, — с внезапным озлоблением сказал Клаас, — помрет без исповеди. И все мы тут… Эх, загубили мы свои души!

— Клаас! Ступай на место, — резко скомандовал Брауэр и подошел к умирающему. — Что ты хотел сказать, Олоф? Говори.

Бартель бессмысленно пучил глаза, заволокшиеся пеленою безумия, бессвязно бормотал. Но когда беспорядочно плутающий взгляд его остановился на неподвижно, как статуя, стоящем лейтенанте, он взор его прояснился, и тогда его лицо стало медленно растягиваться в жуткой гримасе улыбки, обнажились фиолетовые, источенные застарелой цингой десны, редкий оскал зубов. Когда минуту спустя глаза его остекленели, ужасная улыбка так и осталась на лице, смерть словно оставила ее напоследок.

— Мой Бог! — глянувший на умершего, Клаас вздрогнул и перекрестился. — Как будто дьявол вселился в него, прости меня Господи. Будь проклят сегодняшний день.

Он опасливо наклонился над покойником и неловко прикрыл его лицо полой циновки. Лейтенант Брауэр отрешенно, исподлобья глядел на него, что-то бормоча под нос.

* * *

Через полтора часа все содержимое трюмов джонки — около сотни тюков шелка-сырца пальмового сахара, полсотни бушелей хлопкового масла, в бурдюках и бочонках — было уже в трюме фрегата. Изнемогшие от зноя матросы, задыхаясь, ворочали плотно набитые тюки, корзины, липкие и грязные бочонки, с угрюмой опаской косясь на распростертые на палубе, густо облепленные мухами трупы. Орава пронзительно крикливых птиц с шумом перелетала с рея на рей, в, жадном нетерпении дожидаясь, пока надоедливые пришельцы не уберутся со всем своим добром с палубы восвояси. Трое убитых голландцев были перенесены на палубу фрегата и лежали на шканцах, закутанные в парусину, вытянувшиеся и окостеневшие. Чуть поодаль, как мумия, затянутое в грубую ткань, лежало тело капитана Скрантона. Судя по всему, неведомая пуля пробила окаймленное прихотливым витражом окно каюты и угодила ему в голову. Корабельный священник готовился к заупокойной службе, прежде чем тела будут преданы океану.

— Скоро нажретесь, сатанинские отродья, — пробурчал матрос Хуго Верлой, выкатив на палубу последний бочонок и погрозив кулаком в сторону обезумевших птиц.

— Да уж, к утру здесь будут одни косточки, — сказал кто-то в ответ. — Хватит нынче жратвы и птицам, и рыбам.

— Э, что-то еще с нами станет к утру, — вздохнул Верлой.

— Ничего особенно, — кивнул успокоительно комендор Брук. — К утру мы будем уже в Яванском море, а уж к вечеру, даст Бог, — в Малакке.

— Вряд ли, — с сомнением сказал вахтенный офицер, — при этаком штиле нам к следующей ночи не проползти и полсотни миль.

— Комендор, — вдруг отрывистым, надтреснутым голосом произнес Брауэр, — отойдем в сторону, есть о чем поговорить.

Все невольно вздрогнули — он неожиданно для всех вышел из капитанской каюты джонки. Глаза его по-прежнему были лихорадочно возбуждены, однако матовая белизна сошла с его еще более осунувшегося лица, оно поминутно дергалось, словно не могло подобрать подобающей гримасы. Брук хмуро кивнул: менее всего хотелось ему сейчас говорить с Брауэром.

— Опять! — вдруг протяжно заскулил канонир Клаас, с тоской вперившись в странную темно-сиреневую дымку с невысоким медузоподобным куполом, вздувшуюся в полумиле слева по борту от джонки. — Опять она. Вон, видите? Она уже второй раз. Была, пропала, снова появилась. Окаянное это место, клянусь Святой Девой! Уходить надо бы отсюда поскорее…

— Заткнись! — перебил его Брауэр, вытащил подзорную трубу и вперился в загадочный купол, который начал вдруг испускать волнообразное, пульсирующее свечение непонятного, неведомого цвета. — Я что-то слыхивал о таких штучках в океане, — говорил он, кривясь от напряжения, — но вижу впервые. Честное, слово, думал, вранье, бред упившихся моряков…

— Что там?! — вдруг требовательно подал голос Брук, но штурман лишь отмахнулся от него с презрительной гримасой.

Затем он с сожалением оторвался от трубы, сложил ее об колено и засунул в карман и покачал головой.

— Через эту стекляшку возможно увидеть то же, что простым глазом, только покрупней. Стоит подойти к ней поближе. Тайна, она как женщина, одно дело увидеть, другое дело пощупать, верно?

— Надеюсь, вы не станете этого делать, — забеспокоился Брук.

— Щупать-то? — он хохотнул. — Да будь я проклят, ежели не сделаю.

— Вот, что, господин штурман, — комендор Брук грозно нахмурился. — Я не позволю вам рисковать командой.

— А я и не собираюсь ни рисковать командой, ни просить вашего любезного позволения, комендор. Эй, на баке! — крикнул он срывающимся голосом, — шлюпку на воду! Ту, мою любимую, «Магдалину»! Есть кто-нибудь со мной? Клаас! Если ты уже наложил в штаны, живо подмойся и марш в шлюпку!

— Отчего я, господин лейтенант? — канонир испуганно перекрестился, рябое, скуластое лицо его плаксиво вытянулось.

— Оттого что из всех этих баранов на тебя одного можно рассчитывать. Прошу прощения, на господ офицеров это, естественно, не распространяется.