Бездна Челленджера

У моего папы есть неприятная привычка каждый раз, когда что-то случается, повторять одно и то же: «И это пройдет». Меня раздражает, что он всегда оказывается прав. Но хуже всего, что, когда это действительно проходит, отец всегда напоминает мне: «Я же говорил!»

В последнее время он перестал это повторять: мама сказала, что это банальность. Наверно, так и есть, но теперь я начал говорить так сам себе. Как бы плохо мне ни было, я заставляю себя произносить эти слова, даже если не готов сам себе верить. «И это пройдет». Удивительно, какое значение могут иметь такие мелочи.

Мне вспоминается старая реклама «Найка»: «Просто сделай это». Мама любит рассказывать, как после рождения Маккензи она набрала столько лишнего веса, что ее пугала одна только мысль о том, чтобы заняться спортом. В итоге она только ела и толстела еще сильнее. В конце концов она начала говорить себе: «Просто сделай это», и эта фраза помогла ей начать регулярно тренироваться. Мама сбросила весь лишний вес, когда Маккензи не исполнилось еще и двух. С другой стороны, не стоит забывать ту секту ненормальных, совершившую массовое самоубийство в новеньких «найках» под вывернутым наизнанку девизом: «Просто сделай это».

Похоже, даже самый простой слоган можно заставить принять любую форму, как воздушные шарики, которые сворачивают в виде всевозможных зверей, и даже завязать его в скользящую петлю. В конце концов, мы — это форма наших воздушных шаров.

104. Бунтующий баран

Корабельная статуя может смотреть только вперед, а не внутрь судна, так что Каллиопа в состоянии лишь предполагать, как пробраться к ее замурованным ногам — если они вообще существуют. Она думает, что я могу попасть туда с нижней палубы, и ошибается. Единственный путь туда лежит через зарешеченное отверстие в главной палубе. Решетка заперта стальным замком, резко выделяющимся на фоне меди с прозеленью, покрывшей весь корабль. Я вглядываюсь в решетку, но вижу внизу только темноту.

— Что-то потерял, потерял?

Пронзительный крик попугая заставляет меня подпрыгнуть. Проследив, откуда идет звук, я замечаю птицу прямо на голове у Каллиопы. Статуя не пытается ни стряхнуть с себя непрошеного гостя, ни схватить его руками. Не знаю, догадывается ли попугай, что она живая. Может быть, она остается неподвижной, потому что хочет сохранить это в тайне.

— Ничего особенного, — отвечаю я, зная, что отделаюсь от него не раньше, чем придумаю убедительный ответ. Я снова опускаю взгляд на решетку: — Мне просто интересно, что там.

— Склад, — произносит птица. — Склад-кладовка-спад-готовка, — подражает она голосу штурмана и смеется, довольная собой.

Вышло, кстати, совсем непохоже. Тон, может, и такой, но не ритм. Ритм-Рим-роман-баран. Так гораздо лучше.

— Будь начеку! — напоминает попугай. — Помни: не все то золото, что блестит. И не забывай, что я говорил о капитане. Что может понадобиться.

— Баранина-мычание-молчание-отчаянно, — отвечаю я, посрамив его искусство подражания.

— Прекрасно, прекрасно! — произносит птица. — Я верю в тебя, матрос Босх. Верю, что ты поступишь правильно, когда нужно будет поступить правильно. — И улетает в сторону вороньего гнезда.

Вечером попугай включает баранину в меню, чтобы напомнить мне о нашем разговоре. Не знаю уж, откуда в море овцы — боюсь, как бы это не оказалось что-то совсем другое.

105. Вразрез

— Можно видеть мир по-разному, — рассказывает доктор Пуаро в один из дней, когда я способен переварить его слова, а не выплюнуть обратно ему в уши. — У всех есть свои иллюзии. Кто-то видит в мире только зло, кому-то он кажется довольно неплохим местом. Одни видят бога в каждой мелочи, другие видят на его месте пустоту. Где правда? Где ложь?

— Почему вы спрашиваете меня?

— Я просто напоминаю, что твои иллюзии идут вразрез с реальностью.

— А если меня они устраивают?

— Да, они могут быть очень, очень завлекательны. Но за жизнь вдали от реальности приходится дорого платить.

Доктор выдерживает паузу, дожидаясь, пока я проникнусь его словами. Только в последнее время слова не проникают в меня, а остаются на поверхности.

— Мы с твоими родителями, как и весь наш персонал, желаем тебе добра. Мы хотим помочь тебе выздороветь. Мне нужно знать, что ты нам веришь.

— Какая вам разница, кому и чему я верю? Вы все равно это сделаете.

Пуаро кивает и улыбается мне с чем-то вроде иронии, хотя противный голосок в голове твердит мне, что это зловещая улыбка. Голоса можно приглушить лекарствами, но до конца их не заткнешь.

— Я верю, что вы хотите мне помочь, — говорю я. — Но через пять минут, быть может, уже не поверю.

Такой ответ его устраивает:

— Твоя честность поможет в лечении, Кейден.

Я злюсь, потому что не заметил, что был честен.

Вернувшись в палату, я спрашиваю Хэла, верит ли он, что все здесь делается для нашего же блага.

Штурман долго не отвечает. С тех пор, как приходила его мать, он еще асоциальнее обычного. Видимо, здесь есть закономерность. Ему увеличили дозу антидепрессантов, и это, похоже, совсем не помогает от депрессии, но хотя бы дает о ней забыть.