Бездна голодных глаз

Он держал Черный ветер, выцветший старый человек, не идущий по следам древних, но ищущий то, что искали они; через пропасть лет ощутивший давно мертвую радость давно мертвого патриарха, сумевший сделать ее своей, и теперь чужие слова вновь оживали над замершей равниной, и темные крылья не могли сойтись над ними и начинали понемногу светлеть…

…Виночерпия взлюбил я не сегодня, не вчера,
Не вчера и не сегодня пьяный с самого утра,
Я хожу и похваляюсь, что узнал я торжество:
«Мир лишь луч от лика друга, все иное — тень его!»

Никто не заметил короткого щелчка воловьей тетивы. Коренастый пожилой лучник довольно ухмыльнулся, прищурившись на белое оперенье стрелы, дрожащее у самых глаз старика. Ее хищное тонкое древко глубоко уходило под выпирающую ключицу.

Магистр недоуменно огляделся вокруг, по-детски обиженно приоткрыв рот. «Я… — прошептал он, — я…» Непослушные ноги подломились, страшная пауза повисла в сгустившемся воздухе, снова наливавшемся томительной чернотой, — и тогда ты рванулся с места, не надеясь успеть, успеть к оседающему телу, и прошлый бег по бесконечной лестнице показался тебе далеким и наивным, и в разучившейся дышать груди нашлась лазейка для пронзительного крика на непривычно высокой ноте:

Я бродяга и трущобник, непутевый человек,
Все, чему я научился, все забыл теперь навек
Ради розовой усмешки и напева одного:
«Мир лишь луч от лика друга, все иное — тень его!»

Пыль осела, стали ясно различимы звериные скулы вождя на гнедом коне, приплясывающем от нетерпения, смолкли отрывистые вопли шаманов — и в открывшийся простор, свободный от Черного ветра, пошли упурки. Ты наклонился и подхватил с земли слишком короткий и легкий для тебя меч Аль-Хиро, понимая в последние секунды, что бежать и говорить ты еще смог, но говорить и рубиться не может никто. И ныряя под копыта ржущих лошадей, и снимая с седла особенно рьяного воина, ты знал, какие гибельные силы выходят сейчас из-под контроля, и удивлялся, уворачиваясь от стрел, удивлялся, рубя руки и головы — почему этот мир еще цел…

Передние ряды стали изгибаться полумесяцем, и в центре дуги мелькал маленький узкий меч, и никто не мог пройти через неподвижно лежащую девушку и старика, пытающегося приподняться на локте. Крылья ревущего полумесяца смыкались все глубже, осатаневший мир почему-то стоял, и лишь когда справа от тебя рухнул огромный разъяренный кочевник, уже достававший твою спину длинным кривым клинком — ты понял причину равновесия.

Резкие косые удары кованого топора в руках Бродяги не так страшили разбегавшихся упурков, как маска неподвижного застывшего лица с горящими первобытной ненавистью глазами. Серповидное лезвие звенело о щиты и доспехи, глухо вгрызалось в податливые тела, и бешеный ритм его взмахов совпадал с витражом патриархов, недоговоренным молодым азартным гением три года назад, совпадал до последней запятой — и он договаривал его сейчас, забрызганный, как мясник на бойне, договаривал всем своим существом, всей болью безрукого воина, глухого музыканта, немого Мастера, и когда Бродяга поравнялся с тобой, ты понял, что пора.

…Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья,
О любви спросить у мертвых неужели мне нельзя?
И кричит из ямы череп тайну гроба своего:
«Мир лишь луч от лика друга, все иное — тень его!»

Оскаленный гнедой иноходец боком налетел на замахнувшегося Бродягу, литая быкоголовая булава опустилась на вздернутое плечо, заставив руку бессильно упасть и выронить оружие. Вождь степей круто развернул коня, разрывая ему губы, и ударил животное шпорами. Ты бросился к нему, но увидел, что не тебя на этот раз ищет палица сына Кошоя. А вернуться назад, зайдя в смятении боя слишком далеко, ты уже не успевал.

Магистр стоял на коленях, судорожно схватившись за проклятую стрелу, пытаясь повернуться к склонившемуся над ним сутулому воину, в котором ты изумленно узнал Верховного. Это к ним рвался Вождь степей, мучая коня, топча своих же бойцов, не тратя времени на добивание вставшего на пути Бродяги. И тогда Верховный взялся за древко стрелы и, повинуясь беззвучному приказу, мучительно запрокидывая большую непокрытую голову, — мощным рывком вырвал раздвоенный наконечник, забрызгивая кровью причудливую гравировку тяжелого панциря.

Сухие пальцы, сжимавшие рану, побелели и напряглись, но старика еще хватило на последний шепот…