Бездна голодных глаз

— Заманчиво, — сказал я. — Целый мир, созревший для неба, и я — за режиссерским столиком. Диктующий статистам первое распределение ролей. Вдвойне заманчиво для актера, умеющего входить в чужое состояние, чужой образ; и получающего бесконечность образов и состояний. Заманчиво, но увы… Не хочу.

Лицо Мома внезапно надвинулось на меня, распахивая занавес безволосых век — и мне показалось, что мой собеседник — театральный бинокль, сквозь который меня рассматривает безликая и бесформенная масса; глядит кипящая, нетерпеливо ждущая Бездна, заполнившая собой темный зрительный зал, и подмигивающая мне голодными смеющимися глазами из всех лож, ярусов и кресел галерки.

— Экий вы, однако… Как же вы не понимаете, что вашего мнения как раз никто и не спрашивает. И потом…

«И будет это долгое — Потом, в котором я успею позабыть, что выпало мне — быть или не быть? Героем — или попросту шутом?…»

Глава пятая

Когда же прошел этот длинный

День страхов, надежд и скорбей,

Мой бог, сотворенный из глины,

Сказал мне:

«Иди и убей!»

А. Галич

Одинокий всадник несся по одуревшей от полуденного зноя степи, белый растрепанный хвост мотался из стороны в сторону, привязанный под наконечником его короткого копья с красным древком; лицо под высоким чешуйчатым шлемом окаменело в безразличии ко всему, кроме бьющейся под копытами земли; и бурая пыль степей, зловещая пыль дурного вестника, некоторое время еще гналась за распластанным конем, и, не догнав, покорно опускалась, оседала, растворялась в потревоженном покое…

Кан-ипа проводил гонца долгим обеспокоенным взглядом и повернулся к Безмозглому, который понуро сидел у разложенной походной скатерти, лениво покусывая перышко дикого лука.

— Беда, Безмо, — угрюмо сказал табунщик. — Большая беда. Дальние племена, урпы и рукхи, выпустили пастись Белую кобылу. Дед Хурчи говорил, что в последний раз кобылу пускали перед Четвертой волной на Город. Хорошие травы выросли потом на жирной крови убитых, и степные стервятники добрым словом поминают всеобщий хурал, где вождем степей был избран неистовый сын старейшины Кошоя. Он бросил степь на Город — и разбился о стены. Большая беда идет, и большая честь для гордых.

Безмозглый не шелохнулся.

— При чем здесь кобыла? — спросил он.

Кан-ипа с недавних пор пребывал в убеждении, что его великий друг Безмо знает все на свете, а если иногда и задает вопросы, то лишь для того, чтобы под глупую болтовню табунщика обдумать нечто свое, недоступное прочим.

Наивная эта уверенность, равно как и переходящая все границы преданность, — все это доставляло Безмозглому массу хлопот, но он ничего не мог поделать с упрямым Кан-ипой, неотлучно следовавшим за Безмозглым и настороженно косившимся по сторонам.

— Кобыла нужна обязательно, — Кан-ипа тяжело опустился у скатерти и выдвинул саблю из простых черных ножен, ногтем пробуя заточку. — Она идет пастись, а за ней идут лучшие воины урпов и рукх. Те племена, по чьим землям пройдет кобыла, должны дать сопровождающим дюжину жеребцов — тогда жеребцы выкупа смогут покрыть Белую кобылу, и воины пойдут дальше. Если племя откажется — воины Белой кобылы сожгут стойбище. А давшие выкуп должны будут после этого являться на хурал по слову владельцев кобылы, и выходить в набег по их приказу.

— Племя пуран даст жеребцов? — очень тихо спросил Безмозглый.

Кан-ипа со стуком вогнал саблю в завибрировавшие ножны.

— Наши жеребцы кроют своих кобыл! — крикнул он, и степь, вслушиваясь, притихла. — Безмо, ты поедешь дальше сам. Тебя ждет шаман Бездны, а мои руки сейчас нужны моему племени.

Кан-ипа помолчал и хмуро добавил:

— Но мне очень не хочется отпускать тебя одного, друг Безмо… Разное говорят люди об этом человеке…

— Знаешь, Кан, — задумчиво протянул Безмозглый, — не поеду я к вашему шаману. Что мне шаман, и что я — шаману? И главное, что вам шаманы — вам всем?…

Кан-ипа всей пятерней зарылся в густые спутанные волосы.

— Нам? — удивленно спросил он. — Нам — ничего. Совсем ничего. Разве что раньше… Дед Хурчи говорил, что до Четвертой волны песнопения шаманов диктовали Стихиям. Но некоторые из избранных помощников продали свои имена Бездне, а она взамен дала им силу Черного ветра. Только зря… У стен Города столкнулись Черный ветер и витражи городских словоделов — и что-то нарушилось в мире. Впустую теперь сотрясают воздух шаманы — с тех пор Стихии вольны и не слушаются их слов. Дед Хурчи видел бой, он сам застрелил престарелого колдуна, и тогда же секира немого словодела из беглых рабов рукх сделала Хурчи Кангаа хромым до конца его дней.

— Распалась связь времен, — отстраненно пробормотал Безмозглый. — Век вывихнул сустав, и в этот год был прислан я исправить вывих тот… Чума на оба ваших дома…

Кан-ипа уважительно посмотрел на него и добавил:

— Так говорит дед Хурчи, но я не понимаю и трети сказанного… а спросить никогда не решался.