Бездна голодных глаз

Некоторое время мы молча переваривали услышанное. Вот так: стоит раз совершить не тот поступок — и расплачиваться приходится всей оставшейся жизнью. А то и следующей…

Как следует обдумать создавшуюся ситуацию нам не дали: снаружи послышался невнятный шум, крики — и они не сулили ничего хорошего. Я глянул на Бакса, но тот уже ломился к двери с явным намерением дать кому-нибудь по морде. По правде говоря, у меня от тоски и слов Вилиссы возникло аналогичное желание, но по дороге я успел провести один эксперимент — с размаху врезался в стену сарая и… оказался снаружи.

Обстановка для бития морд была самая подходящая, потому что сие битие уже началось без нас. Старый Черчек вместе с тремя крепкими молодыми парнями угрюмо и безнадежно отбивались от полутора дюжин орущих крестьян, вооруженных дубинами и кольями. За спинами нападавших нетерпеливо переминались еще несколько человек, а поодаль неподвижно застыла сутулая фигура в белом балахоне, весьма смахивающая на волхва или монаха. Капюшон был низко надвинут, что усугубляло сходство.

Все это я успел сообразить за какие-то две-три секунды, поскольку потом времени глазеть по сторонам не осталось — Черчек упал, парни попытались заслонить старика, но ободренные успехом нападающие усилили натиск, оттеснили парней… и я уже предвидел, что сейчас и деду, и его союзникам придется плохо — но тут в самую гущу драки вломилось разъяренное привидение по имени Бакс.

Бакс после нашей смерти, а также разговоров с Черчеком и Вилиссой, пребывал в самом мрачном расположении духа, а тут как раз подвернулась возможность под благовидным предлогом защиты хозяев хутора намылить кому-нибудь шею.

Уж что-то, а мылить шеи Бакс умел. Даже будучи привидением.

Уследить, что именно творил разбушевавшийся Баксик, было довольно сложно — я лишь успел пару раз заметить, как его кулак или нога прошибали противника навылет, однако ни крови, ни разорванных внутренностей видно не было — точно так же я сам сейчас просочился через стену, оставшуюся целой и невредимой. Такое предательское поведение собственного тела несколько озадачило новоявленного супермена, и я прекрасно понимал, что сейчас чувствует мой друг.

Недавно я пережил то же самое.

Однако первое недоумение у Бакса быстро прошло, и он мгновенно сообразил, как использовать преимущества своего, так сказать, недовыращенного тела.

Бакс просто-напросто перестал реагировать на удары своих противников и, дождавшись, пока их колья и конечности поглубже увязнут в его по-прежнему объемистом теле, завалился в ближайшую канаву с грязью, увлекая врагов за собой. Из канавы послышались дружные ругательства, перемежаемые звонкими оплеухами и боевыми воплями Бакса.

Тем временем очухавшийся Черчек успел подняться на ноги, а его ребята оттеснили оставшихся агрессоров к околице хутора.

Я оглянулся, ища глазами Тальку, и обнаружил, что он стоит у дверей сарая и с интересом наблюдает за происходящим. Лезть в драку он пока не собирался — и на том спасибо. Рядом с моим сыном еле-еле угадывался призрак однорукой Вилиссы.

Баксу помощь явно не требовалась — осознав свою неуязвимость и новые безграничные возможности для самовыражения, он веселился вовсю, и его противникам приходилось гораздо хуже, чем самому Баксу. Поэтому я побежал на подмогу Черчековым парням. Там уже подключились зрители, и защитникам хутора вновь приходилось туго.

До сих пор удивляюсь, как у меня хватило духу сделать то, что я сделал. Неуязвимость — дело хорошее, но когда несколько человек дубасят тебя здоровенными жердями, и эти жерди застревают в тебе… Больно все-таки!..

К счастью, Черчековы парни не растерялись, с криками набросились на обезоруженных мною противников и обратили их в бегство. Я в погоне участия не принимал — остался на месте, вытаскивая из себя все эти кривые дрова.

И тут позади раздался еще один крик. Кричал Черчек, и, проследив за его вытянутой рукой, я увидел, что предполагаемый монах начал действовать. Воздев руки над головой, он медленно приближался, и с губ его срывались какие-то непонятные слова — вроде того, что вырвалось у меня сегодня утром.

Поведение монаха мне очень не понравилось. Я уже начинал потихоньку верить во все, что угодно — обстоятельства вынуждали — а от его заклинаний явно ничего хорошего ждать не приходилось. Тем более, что от монашьей тарабарщины моя полуматериальная плоть закостенела и стала подсыхать, как свернувшаяся кровь на ране.

И тогда я увидел такое, от чего, несмотря на все предыдущие чудеса, застыл на месте — надеюсь, хоть не с открытым ртом.

Навстречу монаху шел Талька. Мой маленький Талька. И в то же время не мой. Глаза его дико сверкали, руки будто самопроизвольно совершали разнообразные пассы, а губы шевелились, произнося слова, которых, уверен, мой сын знать не мог. Впрочем, я тоже не знал ТОГО слова…