Бездна голодных глаз

Доползший до конца поляны Бредун остановился и попытался лежа обернуться, что ему частично удалось.

— Вон пошла, — хрипло пробурчал он, косясь на Ингу, — давай, чеши отсюда… Съем сейчас! Вот…

В глазах Бредуна зажглись хищные красноватые огоньки, зубы удлинились, становясь клыками, и на бледном лице резко проступил багровый рот.

— Ух, щас кровушку-то повысосу! — визгливо затянул Бредун — и икнул. Потом еще раз. Громко и неожиданно.

Он икал и икал, сотрясаясь всем телом, лицо его опять стало заурядным и даже жалким, и Инга зачем-то принялась хлопать его по спине, опустившись рядом на корточки.

Через некоторое время Бредуну полегчало. Он привалился спиной к стволу сосны, шмыгая длинным горбатым носом, взгляд его светлых глаз малость протрезвел и стал почти осмысленным — и Инга осмелилась.

Она ожидала совсем другого — погони, насилия, боли… А тут сидел похмельный немолодой человек, и лес вокруг помалкивал, до поры прикидываясь паинькой.

— Ты ответь мне, Бредун, — начала было Инга, и осеклась. — Они сказали, что ты можешь ответить…

И снова осеклась.

— Кто?! — подавившись собственным вопросом, перебил ее Бредун и для пущей убедительности постучал кулаком по своей груди.

— Я — кто? Как ты меня назвала, женщина?!

— Бредун, — робко повторила Инга. — Это мне так на хуторе…

— М-да, — человек задумчиво взлохматил и без того непослушные волосы. — Вот оно как… Бредун, значит… Это который бродит, что ли? Или который бредит? Ась? Ты как полагаешь?

— Никак, — честно ответила Инга. — Не знаю я. Ничего я теперь не знаю. Жили себе, жили, и вдруг — как в черный омут. Страшно должно быть, а мне и не страшно даже… Плохо и пусто.

— Ну, дура Иоганна, удружила, — человек плюнул в кусты и вытер мокрый рот о плечо. — Вот уж ведьмаки чертовы, умники лешастые, скажут — как оглоблей по башке… Бредун… Тогда уж лучше который бродит. Бредет, так сказать. Туда-сюда. Оттуда. И отсюда. И опять туда… где раки зимуют…

Он помолчал и нехотя добавил:

— Ты б меня не спрашивала лучше, а? Я тебе все равно ничего толкового не отвечу… Ну не знаю я, где мужики твои, честно, не знаю! Слухами земля полнится, а я мимо шел, как всегда… брел, в смысле… Догадываюсь, да и то — серединка на половинку! Зря они на Черчеков хутор сунулись. Ох, зря!.. Этот хутор судьба часто любит. Раз в полста лет — не одно, так другое… хоть в вашем мирке, хоть в каком другом! Ладно, что с тебя, неразумной, возьмешь, кроме хлопанья ресницами… Раз ты меня, похмельного, утешила, давай глянем…

Инга не очень поняла, что именно они сейчас будут глядеть в этой темени, и чем она таким особенным утешила похмельного Бредуна, но тут ночной гуляка лениво махнул рукой — и вокруг стало светло.

Очень светло.

Слишком.

9

Над собором из пепла — ветер.

Свет и мрак,

над песком встающий.

Очертанья маленькой смерти.

Ф. Г. Лорка

Инге показалось, что ее проволокли за волосы через такой чертополох миров и событий, что он изорвал сознание в клочья, разметав обрывки по ветру.

По степному горячему ветру, пахнущему полынью и стрелами…

Горели соборы и бордели, воздвигались империи и рушились горные хребты, вскипали алые бездны и небо раскрывало объятия молниям, когда на перепутьях дорог мирских сходились судьбы и упрямые неудачники с глазами цвета синей стали…

И хутор, Черчеков хутор, настырный камешек в шестернях взбесившихся часов!.. Он строился, разрушался, рос или сужался до единственной радикулитной избенки; рождались и умирали люди и нелюди, творилось зло, похожее на добро, и добро, неотличимое от зла — камешек, камешек, мелкий, назойливый, ворочающийся…

Где ты, камешек? Затерян в прибрежной гальке или летишь в авангарде горной лавины; впрессован в щебенку сельской дороги или забрался в башмак случайного прохожего?

Где?!

— Понравилось? — мягко спросил кто-то у Инги из-за спины. — Понравилось бродить? А вы мне даже напиться по-человечески — и то не даете! Эх, вы… С тобой все в порядке?

Перед Ингой блестела река. Она текла, извилистая, поросшая ряской у берегов, до мелочей похожая на Маэрну в верховьях, откуда они с Анджеем и начали свой маршрут на байдарках. Талька еще сразу натер водянки на ладонях, а Бакс все смеялся… Они вообще много смеялись тогда.

Ингу тронули за плечо, и она обернулась. Позади стоял Бредун. Таким его представить было трудно.

Он был выбрит и причесан. Ему подходил любой возраст от сорока пяти и дальше, дальше… Судя по выражению глаз — намного дальше. И серые глаза Бредуна, посаженные близко к горбатой переносице, глядели трезво и с грустной иронией. Так могло бы смотреть дерево. Или скала, нависшая над заброшенным горным храмом.

И одет Бредун был чисто и опрятно. Штаны, куртка, короткие сапоги — хотя Инга никогда раньше не видела штанов такого покроя и курток такой расцветки. Все вроде бы то же, что и у всех — ан нет, дудки, то — да не то…

— Эх, вы… — еще раз повторил Бредун и, отвернувшись от Инги, стал всматриваться куда-то вдаль — в туман, стелившийся по реке ненамного ниже того места, где они стояли.