Бездна (Миф о Юрии Андропове)

— Выйду подышу,— говорю я.

— Сиди,— останавливает меня Гарик.— Видок у вас, сэр… Как говорится, не стоит дразнить гусей. И привлекать внимание.

В половине девятого открывается дверь. Из нее выходит военный чин, я смотрю на погоны: старший лейтенант. Молодой, лет тридцати, не больше. Но уже располнел, китель с трудом застегнут на круглом большом животе, того гляди, полетят пуговицы; сытое сонное лицо, но взгляд умных, с прищуром глаз внимательный и настороженный.

— Пошли,— тихо говорит Гарик.

Мы вылезаем из «Москвича», оказываемся возле старшего лейтенанта. В его лице что-то проснулось: он с удивлением и любопытством смотрит то на меня, то на букет роз в моей руке.

— Он? — Легкий кивок в мою сторону.

— Он,— говорит Гарик.

— Идемте.

— Я подожду в машине,— слышу я Гарика уже в дверях.

А дальше… Сейчас в памяти даже не картины достаточно долгого пути по коридорам и переходам — скорее одно удивление: мы со старшим лейтенантом идем, идем… Молча, он на полшага впереди. На каждом повороте — в металлических клетках охрана, вооруженная короткими автоматами, по три, четыре человека, перед нами с лязгом открываются двери из металлических прутьев, но — странное дело! — нас как бы не замечают, не видят, не смотрят в нашу сторону, ничего не говорят. Вроде бы мы не люди во плоти, а невидимые призрачные духи.

Еще поворот. Тупик, маленький зал. За двумя столами — охрана. За одним из них играют в домино… Оглушительный треск костяшек, но никаких реплик. И опять на нас никто не смотрит, головы не поворачиваются в нашу сторону. Две или, может быть, три двери в стенах. Мы подходим к одной из них. Старший лейтенант распахивает ее, пропуская меня вперед:

— Прошу.

Первое, что я вижу,— яркая голая электрическая лампа под белым металлическим колпаком в центре потолка. Слепящим конусом вниз падает свет.

И в этом конусе возникает Вика. Вначале я вижу только ее огромные, влажные глаза, потом копну рыжих волос, которые серебрятся в пронзительном, невыносимом свете.

— Арик!…

Она бросается мне на шею. Я сжимаю ее в объятиях, чувствуя каждой своей клеткой трепет ее горячего, нетерпеливого тела. Дыхание Вики учащается.

— В вашем распоряжении пятнадцать минут,— слышим мы голос старшего лейтенанта, и в нем полное безразличие к нашей судьбе.

— Мало! — громко говорит Вика и шепчет мне в ухо: — Дай, дай ему…

Я выпускаю из объятий свою единственную на этой земле женщину, поворачиваюсь к тюремщику… и встречаю равнодушный холодный взгляд.

Я достаю бумажник, вынимаю из него две сотенные купюры, протягиваю их старшему лейтенанту. Он неторопливо принимает их, небрежно засовывает в карман брюк.

— Полчаса,— говорит он и переводит взгляд на Вику. Я вижу: его глаза теплеют,— Хорошо… Сорок минут.

Старший лейтенант уходит. Захлопывается дверь, щелкает замок.

Я быстро смотрю на часы — без восемнадцати минут девять.

— Арик…

— Я с тобой, я с тобой…— шепчу я.

Мы опять бросаемся в объятия друг друга. Я лихорадочно, жадно, в каком-то неистовстве целую ее в губы — поцелуй долог, горек, томителен… Целую ее глаза, шею.

— Любимая, любимая, любимая…— шепчу я, задыхаясь.

— Подожди, Арик, сейчас…— Она разрывает мои руки, отступает от меня на шаг, второй. Боже! Как она прекрасна! — Сейчас…

— Давай выпьем! — говорю я.

И только теперь оглядываю комнату, где мы оказались. В ней нет окон. В одном углу голый стол, несколько канцелярских стульев возле него, в другом, противоположном углу — некое подобие тахты, скорее это широкий топчан, тоже голый, обшитый коричневой клеенкой или искусственной кожей. И у третьей стены последовательно — белая раковина умывальника, писсуар, унитаз, биде…

— Что это? — невольно вырывается у меня.

— Это, милый, комната свиданий,— спокойно говорит Вика и берет меня за руку, тянет к топчану,— Не будем терять времени.

Возле топчана она начинает быстро, торопливо раздеваться, на голый каменный пол сброшены туфли, падает черная узкая юбка, шерстяная кофта, она судорожно расстегивает пуговицы белой блузки из какой-то тонкой, полупрозрачной материи.

— Ну? Что же ты? Сними хотя бы костюм,— И вдруг Вика начинает смеяться,— А в рубашке можешь остаться… И бабочку оставить…— Она просто давится хохотом, в котором я слышу ноты знакомой истерики.— Потом мы будем вспоминать…

Я снимаю костюм и тоже бросаю его на пол.

— Теперь трусики…— шепчет Вика.

— Может быть, мы все-таки сначала выпьем?

— Нет, Арик…— Вика стоит передо мной обнаженная, помогает мне снять рубашку и эту идиотскую бабочку, смотрит в глаза, зрачки в них расширены и в них что-то пульсирует. Наверно, как у тигрицы или пантеры во время охоты перед прыжком на жертву.— Нет, мой единственный… Дитя надо зачинать абсолютно трезвыми…

— Что?…

— …А выпьем мы потом. Все! Вчера я избавилась от спирали…

— Здесь? — перебиваю я.