Бездомники

Свѣтало. Сидя за столомъ у окна, Скосыревъ замѣтилъ бѣгущихъ по улицѣ школьниковъ — мальчиковъ и дѣвочекъ съ сумками и сказалъ Чубыкину, поднимаясь изъ-за стола:

— Ребятишки въ училище побѣжали. Тебѣ рано еще въ рынокъ, ты посидишь, а мнѣ на кладбище пора. Далеко вѣдь. Когда-то еще туда дошагаешь! Если вздумаешь со мной вечеромъ встрѣтиться, то я буду въ томъ-же ночлежномъ. Прощай.

Онъ протянулъ руку Чубыкину и вышелъ изъ чайной.

X

Около одиннадцати часовъ утра Пудъ Чубыкинъ былъ у своего дяди въ лавкѣ. Чубыкинъ былъ уже навеселѣ. Войдя въ лавку, онъ отдалъ приказчикамъ честь по-солдатски и затѣмъ уже снялъ шапку.

— Отецъ игуменъ въ монастырѣ? — спросилъ онъ.

Приказчики переглянулись.

— Я про дяденьку Осипа Вавилыча, — пояснилъ Чубыкинъ.

— За перегородкой чай пьетъ, — отвѣчалъ одинъ изъ приказчиковъ.

Чубыкинъ сдѣлалъ движеніе, чтобы направиться за перегородку.

— Постой, постой… Куда лѣзешь!.. Надо прежде доложитъ.

Приказчикъ отправился за перегородку, вышелъ оттуда и поманилъ Чубыкина.

Черезъ минуту Чубыкинъ предсталъ передъ дядей. Длдя, пожилой человѣкъ съ просѣдью въ бородѣ и въ волосахъ, въ барашковой скуфейкѣ на головѣ, сидѣлъ за высокой ясневой конторкой, на которой лежала книга. Завидя Чубыкина, онъ покачалъ головой, сморщился и крикнулъ ему:

— Въ ноги, несчастный!

Чубыкинъ рухнулся передъ нимъ на колѣни и стукнулъ лбомъ въ полъ.

— Встань… — скомандовалъ ему дядя — Зачѣмъ ты пришелъ къ намъ, горькій? Зачѣмъ? Чтобы опять срамить насъ? — задалъ онъ ему вопросъ.

— На родину тянетъ, дяденька. Я вѣдь здѣсь родился. Каждый уголокъ мнѣ знакомъ, каждая физіономія личности въ рынкѣ. А вѣдь у насъ въ Шлиссельбургѣ житье каторжное.

— Зато пьяное.

— Ахъ-съ… Бросьте… Который денекъ на вино двугривенный очистится, такъ уже считаешь себя счастливымъ. А то и на хлѣбъ-то не хватаетъ.

— А ты ужъ вино считаешь важнѣе хлѣба.

— Болѣзнь… Сосетъ… Да и единственная услада въ нашей собачьей жизни, дяденька.

— Хочешь, я въ больницу тебя положу и лечить буду? — предложилъ дядя. — Теперь отъ вина лечатъ, настоящіе доктора лечатъ, а не какіе-нибудь знахари.

— Безполезно. Меня не вылечатъ. Да если и вылечили-бы, что я трезвый дѣлать буду, куда я пойду?

— Тогда можно попріодѣть тебя и мѣсто тебѣ какое-нибудь найти.

— Помогите ужъ такъ, дяденька. Дайте денекъ, другой пожить всласть…

— Это вѣдь значить на вино тебѣ дать. На вино ты просишь.

— Не скрываюсь. Погуляю на свободѣ и опять въ нищенскій комитетъ попаду. Перешлютъ.

Дядя покачалъ головой и прищелкнулъ языкомъ.

— И это ты прямо мнѣ въ лицо, безъ зазрѣнія совѣсти говоришь, — сказалъ онъ. — Безстыдникъ!

— Что-же дѣлать-то, дяденька! Зато не вру… — отвѣчалъ Чубыкинъ — Несчастный я человѣкъ.

— А если-бы тебя въ монастырь послать, на покаяніе, грѣхи замаливать? Тутъ даже говорили у насъ въ рынкѣ, что мы тебя на Валаамъ въ монастырь послали.

Чубыкинъ отрицательно отмахнулся головой.

— Думаю, что безполезно. Выгонятъ. Какъ только напьюсь — и протурятъ.

— Тамъ вѣдь вина достать негдѣ. Тамъ слѣдятъ.

— Вино во всякомъ мѣстѣ достать можно, дяденька. Да и не чувствую я призванія, не такой я человѣкъ. Погибшій я человѣкъ, — отвѣчалъ Чубыкинъ.

Дядя задумался и черезъ минуту произнесъ:

— Ну, что намъ съ тобой дѣлатьѣ

— Помогите, не мудрствуя лукаво, несчастному человѣку, — поклонился въ поясъ Чубыкинъ.

— Да вѣдь на вино просишь ты, на вино. А на вино я дать не могу.

Чубыкинъ тяжело вздохнулъ.

— На вино-съ…

— Одѣть тебя благопристойно — пропьешь.

— Пропью, дяденька. Да и зачѣмъ вамъ одѣвать меня? Дорого стоить. А лучше выдайте такъ три-два рублика и пары двѣ бѣлья на передѣвку. Въ баню надо сходить, а перемѣниться нечѣмъ.

— Бѣлье тебѣ сейчасъ дадутъ. А денегъ не дамъ, не дамъ нынче. И не ходи ты ко мнѣ домой. И дома я скажу, чтобъ тебѣ не давали. Да и не срами меня дома, пожалѣй.

— Домой къ вамъ не пойду. Хорошо, извольте. За бѣлье спасибо… Дай вамъ Богъ здоровья. Но ужъ зато и вы пожалѣйте меня несчастнаго — дайте денежной милости рубликъ. Пить, ѣсть надо.

— Если хочешь, тебя здѣсь на дворѣ приказчики накормятъ.

— А вѣдь вамъ это все-таки непріятно будете все-таки мараль на васъ. Такъ дайте рубликъ-то, и я въ закусочную пойду.

Чубыкинъ опять поклонился. Дядя размышлялъ.

— Положимъ, ты ужъ и такъ насъ вконецъ здѣсь осрамилъ, — произнесъ онъ. — Ты который день по рынку-то ходишь?

— Второй. Только второй-съ.

— И всѣхъ обошелъ?

— Нѣтъ, дяденька, не всѣхъ еще.

— Хорошо, я дамъ тебѣ бѣлье и два рубля денегъ, но и ты мнѣ дай слово, что больше у насъ въ рынкѣ не покажешься. Даешь слово?

— Могу, дяденька. Позвольте только папашѣ въ сумеречкахъ объявиться. Надо будетъ съ него заполучить малую толику за нынѣшнее прибытіе изъ богоспасаемаго града…

— Ты шутовства-то передо мной не выкидывай! — строго перебилъ его дядя, нахмуривъ брови.

— Я въ серьезъ, дяденька. Вѣдь папаша мой маменькинымъ-то капиталомъ послѣ ихней смерти овладѣлъ, а онъ по закону мнѣ принадлежитъ, такъ долженъ-же онъ хоть чѣмъ-нибудь со мной подѣлиться.

— Ну, къ отцу я допускаю, — согласился дядя… — А по чужимъ торговцамъ въ нашемъ рынкѣ больше ходить не будешь?