Бездомные

– О, если бы чем-нибудь одним! Множество болезней. Другого, менее стойкого человека, они уже давно вогнали бы в гроб.

– Но главным образом?…

– Право, не знаю, господин доктор. Вероятно, печень…

– Печень… Значит…

– Потому что, знаете, какое-то удушье, бессонница, кашель, боли…

– Бывают, значит, и боли? Вот в этой области?

– Ах, что за боли! Человеческий язык не в состоянии выразить!

– Боли раздирающие? Чувство, как будто тебя раздирают, не правда ли?

– Да, бывает и это. Иной раз я просыпаюсь утром, вернее, поднимаюсь, проведя бессонную ночь, и чувствую себя такой слабой…

– Скажите пожалуйста, а аппетит?

– Но стоит ли обращать на все это внимание, господин доктор, можно ли сравнивать мои страдания с тем, что приходится выносить страдающему человечеству?

«Смотри-ка… – думал Юдым. – Это еще что такое?»

– Вы, вероятно, слышали, господин доктор… – сказала дама, усаживаясь поудобнее на стуле и прижимая к груди сумочку, – о нашем обществе, целью которого является обращение девушек – вы понимаете, господин доктор, – легкого поведения…

Тут дама опустила глаза и стала смотреть в угол кабинета.

– Ничего не слышал… – сказал Юдым.

– Так вот, целью нашего общества является, во-первых…

И пошла! Полчаса, три четверти часа, час… Дама все говорила о целях общества. В начале второго часа она стала говорить о материальных средствах – вернее, об отсутствии таковых.

По истечении полутора, приблизительно, часов с начала разговора последовала, наконец, просьба о поддержании пособием общества, которое… и т. д.

Доктор без колебаний вынул бумажный рубль, положил его на стол и расправил пальцами. Дама тотчас взяла пожертвование, записала что-то в записной книжечке и снова с библейскими словами на устах, с поклонами и улыбками прошелестела к дверям.

С Валентовой после ухода сборщицы сделался припадок неудержимого кашля. Стоящему посреди кабинета и насвистывающему сквозь зубы доктору показалось, что «сокровище», которое, разумеется, подсматривало в замочную скважину, помирает со смеху, что оно задыхается и фыркает.

Так в кратких чертах можно описать начало карьеры Доктора Юдыма. Остатки унаследованных от тетки средств истощились, кредит у лавочников был подорван, надвигающееся будущее – туманно. С момента прочтения злополучной лекции о пауперизме в салоне доктора Черниша Юдым чувствовал себя в медицинском мире неловко. Он не мог (не имел права) жаловаться, что кто-нибудь отошел от него, сознательно его сторонится; но он чувствовал вокруг себя пустоту и холод. Коллеги – и постарше и помоложе – здоровались с ним так же любезно; некоторые раскланивались даже учтивей прежнего. Но в воздухе как бы носился совет: собирай, философ, манатки, и убирайся подобру-поздорову, ничего ты здесь не высидишь…

Доктор Томаш и сам отлично понимал, что впился в некий живой организм, как инородное тело, которое мешает циркуляции пульсирующей крови. Если бы он сблизился с видными людьми, руководствовался их указаниями, навещал их в качестве гостя и своего в доме человека, он вскоре стал бы одним из колесиков этой машины и нашел бы пациентов. Он прекрасно понимал это, знал, как могло бы повернуться дело и что надлежало бы ему для этого сделать, но его дикие мысли и упорное цеплянье за то, что уже было ими порождено, не позволяли ему изменить свое поведение.

Он решил идти по избранному пути, вот и шел, – ясное дело, в не совсем целых сапогах.

Однажды (в конце марта) рано утром прибежала Викторова жена с вестями о муже. Она долго рассказывала срывающимся от слез голосом, как и что было, а затем, тщательно перечислив все подробности, отправилась на работу.

Доктор долго сидел в квартире, в голове его теснились подлинно мартовские мысли. Все шло удивительно плохо, навыворот, громоздилось, как лед на реке, тормозя ход жизни. Он размышлял о том, что теперь ему придется помогать невестке, заменяя брата, содержать и ее и всю семью, так как взвалить эту обязанность исключительно на плечи несчастной женщины было невозможно. Между тем его финансы были в плачевном состоянии. Полный горьких мыслей отправился Юдым в свою больницу. Оттуда он вышел раньше обычного, чувствуя внутреннее бессилие, мешающее работе. С отвращением потащился он на квартиру к Виктору, где застал одну тетку, что-то штопающую под окном, и шалящих в соседней комнате детей. Глаза тетки покраснели от слез, губы были стиснуты, нос еще более заострился. Она встретила его взглядом, полным неприязни, почти отвращения. Она и раньше всегда косилась на него, как на воспитанника и наследника своей сестры, которую в былые годы прокляла страшным проклятием… Теперь ее ожесточение, по-видимому, усилилось и достигло предела.