Бездомные

Вернувшись после экзекуции в комнату, Кшивосонд с живостью занялся гостем. Он усадил его в кресло, – причем Юдыму показалось, будто его погрузили в глубокую ванну, – и пустился в любезный разговор. Когда речь зашла о Цисах, Кшивосонд стал выражаться об этом учреждении с той же небрежностью, которая была свойственна его речам при демонстрации рисунков Рубенса. Юдым заметил также, что администратор пускал в ход лишь такие стилевые обороты, которые отражали полноту его власти в этом месте. Например, он говорил:

– Я распорядился перестроить весь замок… Мне еще надо взяться за приведение в порядок парка… Я имею в виду полную реставрацию ванных, да вот, как назло, все недосуг…

– Это будет сделано… Я распоряжусь это сделать, – говорил он непрестанно.

Особенно часто повторялись слова:

– Это мне, знаете, господин доктор, нравилось… Это на меня хорошо действовало… Это радовало глаз, так что я приказал сделать…

Такого рода обороты несколько сбивали Юдыма с толку. Ведь было делом довольно известным, что перестройка зданий, например, зависела не только от того, хорошо или плохо «действовало» это на администратора, но также и от других причин, главным же образом от решения совета распорядителей.

Однако впоследствии Юдым убедился, что такой способ выражения вкусов администратора и влияния этих вкусов на ход цисовских Дел довольно верно отражал действительное положение вещей.

Кассиром заведения был пан Листва, которого Кшивосонд в глаза и за глаза называл старым рохлей или, еще обидней – старым колпаком. Пан Листва был мужем матери Дызио и отчимом этого милого мальчика. Рохлей в узком значении этого слова цисовский кассир не был, и еще менее того старым колпаком, но к разряду орлов его тоже нельзя было отнести. В сущности это был человек, угнетенный тяжелой жизнью и особенно брачными цепями. Жена и Дызио делали жизнь господина Листвы столь разнообразной, что работа в сырой и холодной канцелярии лечебного заведения, долгие часы, просиживаемые им там среди бухгалтерских книг, квитанций, счетов, были для него единственным, правда, но зато подлинным наслаждением. Лишь выйдя из дому, кассир чувствовал, что он живет. У семейного очага он был вроде старого сломанного зонтика, он прятался по темным углам и молчал. Несмотря на такую скромность, он был все же козлом отпущения, когда бы ни столкнулся с Дызио, упражнявшим свое остроумие на пожилом отчиме. Бывали моменты, когда господин Листва пытался протестовать. Но эти эксперименты кончались быстро, а возобновлялись все реже. Все приводил к одному знаменателю один-единственный звук, срывающийся с «ее» уст:

– Ипполит!

Цветок туберозы

Ознакомление с Цисами занимало у Юдыма столько времени и так поглощало его силы, что об осмотре больницы не могло быть и речи, хотя слово «больничка» почти каждый день звучало в его ушах. Разговаривая с ним о неотложных делах, доктор Венглиховский несколько раз говорил:

– Помните, дорогой мой, что вам подчинена больничка…

– Может, осмотрим ее? – загорался Юдым.

– Это не к спеху! Ознакомьтесь, коллега, сперва с санаторием, а то – дело побочное. Я говорю только потому, что ведь и оно также…

Так и шло. Однажды, наконец, доктор Юдым уже не смог терпеть отлагательств. Он подробно расспросил, где эта больница, и отправился туда один, чтобы увидеть по крайней мере величину и качество здания. Надежда на самостоятельную работу в своей, почти в своей собственной больнице разжигала в нем энтузиазм.

За воротами парка под прямым углом расходились две большие липовые аллеи. По одной из них в Цисы приезжали с железнодорожной станции пациенты, другая вела к усадьбе, костелу и больнице. Пути туда было больше версты, по широкой, но вязкой дороге. В тот день, когда Юдым шел по ней, она уже подсыхала, но твердая и гладкая сверху глина то тут, то там расступалась и облепляла ноги. Высокие деревья, которыми была обсажена дорога, уже покрывались листвой; в придорожных рвах шумели потоки жидкого ила, быстро сбегающего сверху, с холма.

На душе у Юдыма было весело, как, пожалуй, никогда еще в жизни. Сердце усиленно билось в его груди, когда он приближался к широко разбросанным строениям фольварка. Весенний ветер навевал ему какие-то почти школьнические мечты. Ему наяву грезились необыкновенные случаи, героические подвиги, безумные хирургические операции, неописуемые словами поцелуи чьих-то благоуханных уст. Приняв равнодушное выражение лица, приличествующее здравомыслящему эскулапу, он миновал несколько домов, где жили управляющий, кассир, эконом, и направился влево, к костелу, оставив по правую руку широкую дорогу к усадьбе.

Рядом с недавно воздвигнутым костелом, красивым зданием из красного кирпича с двумя стрельчатыми башнями в готическом стиле, был дом ксендза. Дальше среди деревьев пряталось более старое и просторное здание – больница.