Бездомные

Так повторялось раз десять и при самых различных обстоятельствах. Все доказывало, что никоим образом невозможно влиять на ход цисовских дел, если не идти во всем в ногу с администратором. И тут молодой врач задумал сотрудничать с Кшивосондом, – именно затем, чтобы его обойти. Во время осеннего сезона, когда все развлечения прекратились, он принялся за всяческие труды: заменяя старика, вел канцелярские книги, в которых тот невероятно мазал, вникал, как эксперт, в кухонные вопросы, в садовые и фольварочные дела, сажал деревья, ездил в город ходатаем по делам, строил, переделывал, занимался всякого рода починкой мебели, составлял контракты и т. д. Такое усердие понравилось не только Кшивосонду, но и всем остальным. Каждый охотно прибегал к помощи доктора, который хватался за всякое дело. Для него же это было средством, на котором лежал отблеск дальней цели: осушения Цисов, ликвидации прудов, бассейнов, проведение хитро задуманных в связи с этим реформ. Время от времени он как ни в чем не бывало высовывал лапу и прощупывал ситуацию, – нельзя ли, наконец, двинуться в этом направлении?… Но всякий раз ему приходилось отступать и возвращаться к выполнению обыденных работ за Кшивосонда, за директора…

Лишь только замечали, что «юноша» философствует, его осторожно отстраняли даже от той деятельности, которая уже была ему разрешена, как маленькому многообещающему мальчику, пока он хорошо себя ведет. Но и это не отталкивало Юдыма. Он все работал и работал, мечтая, что со временем так хорошо изучит Цисы, что все в них с начала до конца охватит своим трудом и таким образом овладеет ими.

Постепенно в глубине его души прежняя охота к труду превращалась в губительную страсть. Все курортное заведение, парк, окрестности становились его тайной страстью, живущей своей внутренней жизнью, как плод в лоне матери.

Если он глубоко задумывался и ловил себя на том, о чем думает, то всегда оказывалось, что он что-то замышляет: новое оборудование, новые ванны, шпалеры кустов, сады для детей, гимнастические залы, приюты для престарелых рабочих санатория и множество всяческих вещей – вплоть до такой роскоши, как Цисовский музей. Не раз, пробудившись среди ночи, он ломал себе голову над каким-нибудь пустяком, над чем-то, что никого не интересовало, с нетерпением дожидался утра и, встав на рассвете, что-то сам мастерил, таскал, копал, мерил…

Некоторые мероприятия, необходимые в его системе – в этом плане, направленном к повышению гигиены, он выполнил целиком сам, прямо-таки как одержимый. Никто не мог понять, почему он вдруг начинал заниматься чем-нибудь совершенно посторонним, не связанным с повседневной жизнью, с ежегодной санаторной программой. Тогда окружающие снисходительно улыбались, потихоньку сочиняли о нем анекдоты – не затем, чтобы повредить ему или его обидеть, но просто следуя склонности честных, спокойных, оседлых людей.

К зиме молодой доктор стал фигурой столь же необходимой в Цисах, столь же присущей им, как, например, источник или ванны. Прислуга, рабочие, окрестные крестьяне, деловые посетители, усадьба, гости – все привыкли к тому, что если нужно сделать что-нибудь особенно трудное, требующее большого напряжения, то надо обратиться к «молодому». Во всякое время дня, а иной раз и в зимние ночи, в морозы, метели, распутицу, в маленьких саночках или пешком он, в грубых сапогах, сновал по тропинкам между деревнями, чтобы навестить больных оспой, тифом, скарлатиной, дифтеритом.

Как всегда бывает на свете с людьми сильными, его не миновала ни одна разновидность эксплуатации. Его трудом пользовались все, кому не лень. Но Юдым лишь смеялся над этим. Он чувствовал себя так же хорошо, как другой, когда наживает состояние или ищет себе славу. Чем больше он работал, тем больше сил ощущал в себе, тем больше было в нем ярости, которая усиливалась и развивалась в процессе труда, как мускулатура. Он дышал полной грудью, и ему недоставало лишь товарища. Иногда он ошибался, бросаясь в ложном направлении, потом замечал, как он смешон сторонним наблюдателям, заранее знавшим, что то, что он сейчас делал – просто смешно.

Был у него один-единственный единомышленник – но далеко. Это был М. Лес. С самого приезда Юдым вступил с ним в переписку, которая с течением времени превратилась в постоянное общение. Любовник для любовницы не расходует таких ворохов бумаги, какие исписывали эти два практичных мечтателя. Юдым предлагал свои проекты и мотивировал их, М. Лес указывал пути осуществления. Сначала Лещиковский пытался письменно убедить санаторный совет ввести в Цисах такие-то и такие-то улучшения. Все, разумеется, восстали против него, осыпали упреками, что он берется решать дела учреждения, которого в глаза не видел. М. Лес принужден был поджать хвост и умолкнуть, полностью скомпрометированный.