Безголовое дитё

Я заметила, что Ритка главная, а Элька во всём ей подчиняется. Хоть и сёстры, а внешне совсем не были похожи друг на дружку. Ритка высокая, худая, на тонких длинных ножках, как цапля. Волосы тёмные, густые, жёсткие, как проволока и вьются. Глаза чёрные. Когда смотрят на тебя, будто вонзаются чем-то острым. Хочется сразу подчиниться. А Элька маленькая, пухленькая, с реденькой чёлочкой и тоненькими косичками. Голубые глазки и курносый носик. Всегда помалкивает и поддакивает Ритке. Потом как-то они сказали, что они от разных пап и что вообще у них целых три папы. Будто есть ещё сестра Гетка, Генриетта, самая старшая. Они сейчас с мамой поехали в Одессу к Геткиному папе в гости. Он теперь будет главным ихним папой. И они все трое будут Базилевичи.

Мне расхотелось крутить верёвку. В Одесском дворе такой игры не было. Верёвки ценились на вес золота, как говорила Бабуня. Вдруг я с ужасом представила себе, как буду прыгать через верёвку, когда придёт моя очередь. Но тут на моё счастье во двор вышла тётя и стала звать сестёр домой.

— Маргарита! Элеонора! Домой! Ужинать! Дед зовёт!

— Идём, ба, счас!

Ритка схватила верёвку и сказала, обращаясь ко мне:

— Завтра утром мы зайдём за тобой и пойдём в танк. Будем играть в домик. У тебя есть игрушки?

— Есть. И печечка и посудка…

Я стояла посреди двора одна и смотрела на танк, по которому лазили мальчишки и кричали писклявыми голосами:

— Кецык, сдавайся, ты в плену, вылезай! Поведём на расстрел.

Из дырки наверху танка появился рыжий пацан с поднятыми руками.

— Тебя расстреляет боевой партизан Тюля, — строго сказал самый высокий, бритый наголо мальчишка. К груди он прижимал деревяшку, похожую на винтовку.

Мальчишки повели рыжего на расстрел в конец двора за дом. Глядя им вслед, я чувствовала жалость к рыжему Кецыку. Двор опустел. Я пошла домой. Суп действительно был ещё тёплый, но мне совсем не хотелось есть. В животе всё ещё булькала вода при каждом движении. Казалось, что я больше никогда не захочу есть.

ПОХОД В КИНО

По утрам мама всегда за что-нибудь ругала меня. Нет, она не кричала, а просто, монотонным голосом выговаривала своё недовольство мной — «читала нотации». Одновременно мама умудрялась делать что-нибудь полезное по хозяйству — готовить завтрак или «наводить марафет на лицо». Обычно «воспитательный час» заканчивался фразой — «Ты всё запомнила? Повтори».

Это «повтори» каждый раз ввергало меня в панику. А вдруг я что-нибудь забыла!

В этот раз «воспитательный час» к моему удовольствию был кратким и совсем не мучительным. Мама только немножко пожурила меня за то, что я не рассказала про посещение больницы, не отдала ей рецепт и не передала просьбу Туси. Поэтому Тусе пришлось в гримёрке при всех рассказывать какая я «розумняча была в кабинете у врача». Мне даже показалось, что мама с удовольствием продолжила бы Тусин рассказ, если бы в дверь громко не постучали. Это пришли стекольщики. Четверо. Они затащили в квартиру мешок с инструментами, две высоченные двойные рамы и несколько огромных стёкол, проложенных кусками картона.

— А вдруг рамы не подойдут… — засомневалась мама.

— Ошибаетесь, хозяйка. Цэ ж квартыра чотыри… значить рамы ваши. Мы на той неделе мерку сняли.

Мама накрыла стол с посудой и вещи, лежащие на кровати простынями. Красиво меня нарядила, и мы вышли из квартиры. А рабочие сразу же стали крушить кирпичи в оконных проёмах.

Мама вела меня за руку, и пока мы шли по двору, оглядывались на наши окна. Оттуда на землю летели куски кирпичей. Место, куда падали обломки, было огорожено толстой верёвкой. На ней трепыхалась на ветру красная тряпочка.

Я гордо шагала по улице рядом с мамой. Сначала мы зашли в аптеку, чтоб купить по рецепту лекарство. Аптекарша жалостливо посмотрела на мою мордочку и предложила маме купить ещё и витамины:

— У ребёнка должно быть диатэз. При ослабленном организме это часто бывает.

Она протянула маме маленькую коробочку из белого картона. Мама тут же вскрыла её и сунула мне в рот жёлтенький кисленький шарик.

— Только одно драже в сутки, не больше, а то пойдёт аллергия по всему телу.

Три незнакомых слова — диатэз, драже, аллергия — показались мне очень красивыми, тем более что относились они ко мне. И я, шагая рядом с мамой, с гордостью повторяла в такт шагов:

— Диа-тэз, дра-же, аллер-гия! Диа-тез, дра-же, аллер-гия!

Справа от аптеки на весь квартал протянулась площадь. Я запомнила её по каменному дядьке, лежащему носом к земле, когда мы ехали в телеге на нашу новую квартиру. Теперь он возвышался над площадью, стоя на широком гранитном постаменте, торжественно подняв голову и протянув вперёд руку с каким-то свитком. На его макушке сидел голубь и клювиком чистил пёрышки. Нос у дядьки был совершенно белый. Мне стало смешно, и я сказала маме, что дядя напудрился. Мама тоже рассмеялась и сказала, что это голубь накакал ему на нос. Мы долго хохотали, никак не могли остановиться. Вдруг мама посерьёзнела и с опаской оглянулась на людей, проходящих мимо. Резко зажала мне рот ладонью.

— Хватит ржать, — прошептала она, — а то подумают, что мы смеёмся над Кировым.