Безголовые

— Беби Джен, я хотел тебе сказать… Ты мне нравишься, я ценю тебя как коллегу, словом, мне очень приятно работать с тобой… Но знаешь, для нас, вернее, для меня иногда не очень ясно, поскольку у тебя нет лица… То есть понимаешь, ты улыбнулся, и другому хорошо, это обычные человеческие отношения, так сказать, смотришь друг другу в глаза и многое понимаешь… Если, конечно, ты не захочешь, то это твое полное право, но мне было бы приятно иногда получать от тебя какой-нибудь знак внимания, ну не знаю, можешь, к примеру, махнуть мне рукой, и я перестану чувствовать себя одиноко… Конечно, только если ты не против, если ты не захочешь делать мне никаких знаков, твоя воля… Но все же…

Все это вырвалось у Конса совершенно невольно. Вероятно, будь он похрабрее или же выпей предварительно чего-нибудь горячительного, то осмелился бы попросить большего; пока же ему приходилось довольствоваться тем, что для Беби Джен он остался просто коллегой, только чуть более чувствительным, чем остальные.

— Я понимаю, чего ты хочешь, Конс, — ответила Беби Джен. — Я понимаю тебя и, поверь, ценю, что ты говоришь со мной так откровенно… И знаешь, если бы я могла, я улыбнулась бы тебе прямо сейчас, улыбнулась бы очень широко и, взглянув тебе прямо в глаза, смотрела бы не отрываясь несколько секунд…

На этом разговор закончился. Машина как раз подъехала к автобусной остановке. По пути домой Конс не переставая думал о минутах, проведенных рядом с Беби Джен, и о том, что же она хотела сказать: улыбка, которая не сходит с губ, разве не содержит в себе намека? Но на что же тогда намекала Беби Джен?

Вечером, когда Конс был дома, мысли о Беби Джен продолжали преследовать его.

— У тебя озабоченный вид, — заметила Таня тоном женщины, которая чувствует, что муж думает не о ней.

— Нет, все в порядке, — резко ответил Конс, возмущенный тем, что она вздумала совать свой нос туда, куда ей доступ был запрещен.

Телевизор позволит ему спокойно помечтать. И вот он уже лежал, развалившись на диване, и с наслаждением предавался мыслям об «улыбке Беби Джен» — ни прятаться, ни оправдываться больше было не надо. В воображении Конса возникала не только улыбка, но и неясные, расплывчатые черты лица молодой женщины, каким он его себе представлял.

Вскоре на смену Ондино пришел новый начальник: он был среднего роста, довольно худой и не имел головы, что, впрочем, уже никого не удивило. В любом случае, кладовщиков больше не волновало, нормально это или нет; они перестали даже задаваться законными вопросами о происходящих на складе изменениях, настолько были поглощены мыслями о собственной дальнейшей судьбе, своем будущем в компании и повседневных условиях работы.

12

В некотором роде, кладовщики не были разочарованы. Вероятно, их новый начальник, отзывавшийся на имя Остин, где-то в другом месте был обаятельнейшим человеком, вероятно, дома его ждали дети, которых он замечательно воспитывал, вполне возможно, что родители и семья гордились им, а друзья всегда могли на него положиться… Но, как бы то ни было, в компании казалось невозможным подтвердить или опровергнуть данные предположения: Остин почти ничего не говорил.

Возможно, причину этого следовало искать в его характере? Или же Остин следовал советам Грин-Вуда? Или же речь шла о его собственной стратегии? А может быть, дело было в некоем комплексе, развившемся Из-за его физического недостатка, свыкнуться с которым он так и не смог? Одним словом, общение с Остином было довольно необычным. Тому, кто подходил к нему с вопросами, приходилось говорить одному. Остин завершал разговор отрывистым «спасибо» или «ладно», и лишь потом человек понимал, что во время своей речи находился под влиянием собеседника. Грин-Вуд и Уарнер на нового начальника кладовщиков были совсем непохожи. Конечно, на совещаниях и они вдвоем порой производили странное впечатление: сидя без движения в шикарных костюмах, они, конечно, обращали на себя внимание, но когда наступала их очередь высказывать свое мнение, они оживлялись и становились по-настоящему эмоциональны, в их голосе чувствовалось волнение, а их присутствие отнюдь не было чистой формальностью. Что же касается Остина, то он никогда не терял холодного спокойствия. Он удовлетворялся тем, что кратко отвечал на заданные вопросы, не вкладывая в ответы никакого личного отношения.

Остин являл собой полную противоположность той модели поведения, к которой все привыкли за долгие годы: общению за чашечкой кофе. Сколько бесполезных вопросов поднималось при Ондино! Как много обсуждалось совершенно ненужных вещей просто из желания поболтать.

Ондино пробыл в компании еще месяц: необходимо было ввести Остина в курс дела. И этот месяц показался бывшему начальнику кладовщиков самым сюрреалистичным за всю его жизнь.