Бежала по полю девчонка

– Будто сижу я на проводах, как птичка, и не падаю нисколько вниз. А подо мной большое озеро. Я взял да спрыгнул в воду. Нырнул глубоко, глубоко – аж, воздуху мне стало мало. И вдруг вижу под водой большой стеклянный дворец. Я подплыл к нему, быстро открыл дверь, чтоб вода не втекла, и оказался во дворце. А там так красиво! Всякие маленькие деревья стоят в кадках, цветы в горшках. А через стеклянные стены видно, как в озере плавают большие золотые рыбины и маленькие разноцветные рыбки…

Мне интересно и одновременно невыносимо от лютой зависти слушать о такой необыкновенной красоте. Я прерываю Женькин рассказ:

– А я-то где была?! Почему ты меня не позвал?!

– Так ты мне не приснилась!

– А ты бы велел: А ну, Люська! Приснись сейчас же мне! У, какой ты, Женька!

Галька

Это моя двоюродная сестрёнка. Семья дяди Фёдора – он, тётя Таня, двое детей Васька и Галька – приехала из Вознесенки, кажется, в 1947 году. А до этого дядя Фёдор приезжал к нам в Непряхино после госпиталя и демобилизации в результате тяжёлой контузии и ранения в ногу на фронте в 1943 году. Я, маленькая, совсем не запомнила этот приезд дяди. Рассказывал Женька позднее:

– У дяди Фёдора так сильно тряслись руки, что водка из стакана выплёскивалась, когда они с нашим папкой выпивали за столом.

В Караси дядя приехал вначале тоже один, и запомнился мне по незначительному эпизоду. Я собиралась идти на улицу и никак не могла справиться со шнурками на ботинках. Он присел на корточки, хотел помочь мне, а я раскапризничалась:

– Бо-о-о-ты! Хочу боты!

Недавно мама купила мне чёрные резиновые боты; они такие блестящие и так хорошо пахнут. На улице сухо и тепло, но вот поди ж ты – хочу боты.

И дядя Фёдор примирительно сказал:

– Ну, боты – так боты. Боты, советские работы.

И поверх ботиночек натянул их. А мне понравилась его складная фраза, и я любила повторять эти слова долгое ещё время после отъезда дяди…

Пока у них не было собственного дома, семья дяди Фёдора поселилась в нашем подвальном этаже. Тётя Таня быстро преобразила жилище своими скатёрочками, занавесками, покрывалом на кровати, накидками на подушках, самоткаными половиками. У неё было много вязанных крючком изделий, в сундуке хранились незнакомые мне наряды и вещи.

Мой папка помог брату устроиться на работу, и дядя стал, как и папка, редко бывать дома. Тётя Таня наверх к нам не поднималась – чувствовалась какая-то неприязнь к ней со стороны моих родителей и нашей бабушки. Спустя годы я узнала, что причины этой неприязни скрыты были в прошлой жизни в Вознесенке и имели косвенное отношение к обстоятельствам ареста деда Кузьмина.

Моего двоюродного брата Василия в этот период жизни в Карасях я почти не запомнила. Он учился в городе в ремесленном училище. Иногда летом появлялся и снова уезжал. Васька пребывал уже в подростковом возрасте; с моими братцами, 10-летним Геркой и 8-летним Женькой, дружба у него не заладилась. В общем, был «чужой» в нашей семье.

А моим вниманием и временем всецело завладела Галька. Моя ровесница, старше меня всего на месяц. И полная противоположность мне характером и поведением.

Бедовая, с карими живыми глазёнками, в которых то и дело проблёскивали озорные искорки. Домашнее прозвище у неё было «бесёнок». Позже, когда я слышала по радио куплеты Пепиты из оперетты «Вольный ветер», я отмечала про себя, что Пепита похожа на Гальку: «Это – не ребёнок, это – дьяволёнок!»

Галька затмила образ моей закадычной подружки Зойки Конюховой. К тому же сестрёнка то и дело поднималась к нам наверх, как и я спускалась к ней вниз. Мы жили под одной крышей, а до Зойки надо было ещё добежать.

Не так давно Галина призналась мне, что она возревновала меня к Зойке и побила её, чтобы она не дружилась со мной.

У Гальки было немалое преимущество перед Зойкой: она приехала откуда-то издалека и рассказывала о своей Вознесенке с такой ностальгической любовью, что мне становилось завидно. Вознесенка была, по словам Гальки, «раз в сто» больше Верхних Карасей. Там тоже есть речка, есть большое озеро, из которого по ночам выходят русалки, много разных горок, на которых растёт много-много ягод. А посреди Вознесенки есть очень высокий храм. Я никогда не видела церквей, просила рассказать, что это такое – храм.

– Там, когда Пасха была, поджигали бочки со смолой, из соломенных снопов выкладывали буквы «Христос Воскрес!» и тоже поджигали. Красиво-то как!

А в храме была служба. Батюшка служил. Ну, поп, значит. Только «поп» – это нельзя так говорить. Он молится, и все молятся: «Господи, Господи!»

А ещё батюшка причащает. Подойдёшь к нему, а он спрашивает о твоих грехах: «Ругаешься плохими словами? Вино пьёшь?»

А ты должна отвечать: «Грешна, батюшка!»

А он говорит:

«Ну, Бог тебя простит!» И даёт тебе в рот с серебряной ложечки маленький кусочек хлеба с вином. А зачерпывает он кусочек из красивой серебряной вазы.