Бежала по полю девчонка

Увы! Мама мне сказала, что эту зиму и весну я должна потерпеть, а осенью обязательно пойду в первый класс. Я была послушной девочкой, протестовать не стала. А Зойкина учительница, встретив как-то маму, сказала, что меня могли бы принять сразу во второй класс. Но зачем? Я «не проходила» такого важного предмета, как чистописание, не знала устный счёт по арифметике. Да и здоровьем, по мнению мамы, я была слаба.

Летом этого года меня свозили в Челябинск показать «ушному» доктору. У моего отца случилась командировка в Челябинск, и он решил взять в город маму и меня. Сама поездка отразилась в моей памяти такими яркими впечатлениями, что я не могу не рассказать здесь о ней.

До Чебаркуля мы долго-долго тряслись на телеге с лошадью в упряжке. Потом сели в поезд, где ехало много-много людей. Помню, как по соседству с нами сидела городская тётя с двумя чистенькими, красиво одетыми дочками. Я так упорно на них смотрела, что мама меня одёрнула: не пялься, нехорошо. А мое внимание привлёк обычный стакан в руках тёти, но стакан был в другом металлическом стакане без донышка. Я никогда ещё не видела подстаканника.

Тётя пила чай, при этом громко разговаривала с другой тётенькой и так размахивала руками, что стакан у неё выскользнул из подстаканника, упал на пол и разбился! Я бы расстроилась сильно, потому что в деревенском быту вещи ценили и берегли. Если я что-то разбивала дома или портила вещь, то мне за это не раз попадало от старших. Помню, как мама больно отхлестала меня по щекам после того, как я испачкала не просохшей чёрной краской новый трикотажный джемпер. Я играла с подружками в прятки возле школы и, прячась, залезла под одну парту среди прочих парт, оставленных на улице для просушки после окрашивания. Свежую краску я не заметила – и вот результат: испортила обновку. Но тут, в поезде, разбитый стакан никого не огорчил. Чистенькие девочки звонко хохотали, приговаривая: «Ой, мама, мама, разбила свой любимый стакан!» И опять все смеялись…

Челябинск поразил меня высокими домами. Многое я видела впервые в жизни. Вот парк, в котором растущей на земле зелёной травой были написаны год, число и месяц. Как это трава сама собой так выросла и написала год, число и месяц? Разве это не чудесное чудо! Расскажу подружкам в Карасях – не поверят!

А трамвай! Как заводной, едет по рельсам! Разве это не чудо?

Жить мы остановились где-то на окраине города у папкиных знакомых, родственников Сабуровых из Карасей. Нас не ждали, и чувствовалось, что они не очень обрадовались нашему приезду, разместили нас на ночлег в совершенно пустой комнате отдельно стоящего на отшибе домика, с постелью прямо на полу. Дескать, в комнатах у них тесно, а тут нам никто мешать не будет. Измученная дорогой, я спала как убитая, но сквозь сон чувствовала, как меня кусали какие-то насекомые. Я вертелась, как уж на сковородке, потому что всё тело моё зудело. Родители среди ночи зажгли свет, стали перетряхивать постель от множества здоровущих клопов, которые и по стенам ползли в нашу сторону! Такая беспокойная была ночь.

Утром родители выпили чаю с хозяевами и куда-то ушли. Я загрустила среди незнакомых мне людей. Старая бабушка ворчала что-то типа: понаехали тут! Я сидела на кухне на сундуке не выспавшаяся, с чувством своей ненужности в этом доме и не заметила, как, привалившись к стене, заснула. Хозяйский сын, старше меня несколькими годами, отнёсся ко мне более радушно. Он – «по-тимуровски» – подсунул под мою голову мягкую подушку и укрыл лёгким одеяльцем, и я безмятежно проспала до прихода родителей.

А на следующий день родители взяли меня с собой. Опять поехали на тряском и гремучем трамвае, который на стыках рельсов немного подпрыгивал. Оказывается, накануне родители записали меня на приём к врачу в детской поликлинике. Запомнилась мне докторша в белом халате, с круглым зеркальцем на лбу. Докторша заглядывала мне в рот и нос, смотрела в уши и, что было для меня страшно и болезненно, засовывала в мои больные уши тоненькую проволочку с накрученной ваткой, смоченной жгучим лекарством. Мне хотелось заплакать от боли, но докторша строго приказала: терпи, девочка! И я изо всех сил терпела.

Потом она долго что-то писала на небольших листочках бумаги и говорила маме, как меня надо лечить. Запомнила я её непонятную фразу:

– К сожалению, барабанные перепонки – (От какого барабана? И что за перепонки у меня внутри ушей?!) – у Вашей дочери повреждены, слух у неё не восстановится. Чтобы она совсем не потеряла слух, надо лечить уши, следить, чтобы в них не попадала вода.

Мама страшно расстроилась, а я была очень рада, когда мы ушли от докторши, которая делала мне больно.

Мама повела меня в большой дом, он назывался непонятно и смешно: «Трест». Там у моего папки были какие-то дела, и мы его очень долго ждали. Я развлекала себя тем, что скакала на одной ножке по квадратикам, выложенным плитками на полу.