«Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии

При всем уважении к «группе Вачнадзе», тезис о том, что после советизации «в оккупированной Грузии, как и в России, сложилась тоталитарная система управления», неверен. Не возвращаясь к уже рассмотренному пунктику тбилисских коллег насчет «оккупации», напомню лишь, что сравнивать ситуацию на «национальных окраинах» с положением непосредственно в России едва ли можно. «Старую Россию» большевики, что не секрет, считали главным врагом Мировой Революции, в связи с чем ломали ее через колено, не обращая внимания на крик. Зато «угнетенные массы окраин» рассматривались, как естественные союзники, которых следует только чуточку подучить полиграмоте, так сказать, подрессировать, и дело будет сделано. Членами соответствующих краевых организаций РКП(б), да что там, членами Ревкомов, крайкомов и прочих комитетов, комбригами и комдивами, руководителями Советов легчайше становились бывшие муллы, временно сложившие оружие курбаши и «батьки» и прочие «воспитуемые элементы». Обширный спектр поблажек получали «освобожденные массы» дехкан, абреков и так далее.

В Грузии же дело обстояло очень по-своему. Как ни крути, «грузинская когорта», вставшая у руля в 1921-м, в отличие от прочих краев и республик, состояла не из неофитов, только-только обзаведшихся партбилетами, не из революционных матросиков и парней от сохи, а из старых, с солидным, лет по 15–20 (а то и 25, как Цхакая) стажем товарищей. Надежных, проверенных, лично известных самому Ильичу. Им веры было куда больше, чем кому-либо. К их оценкам прислушивались. А они, при всей идейной убежденности, Грузию жалели. Да и как не жалеть, если «бывшие» – кузены, старые друзья, а то и родственники, с которыми судьба развела не по идейным, а скорее по карьерным соображениям. Так что, получив от вождя разрешение поступать «дома» по своему разумению, не применяя «русского шаблона» и проявляя сколько угодно «уступчивости по отношению к мелкой буржуазии, интеллигенции и особенно к крестьянству», новые лидеры – Буду (Поликарп) Мдивани, Михаил Окуджава, Филипп Махарадзе и другие, рангом пониже, – не просто с явным удовольствием приняли это руководство к действию, но и, как позже скажет Сталин, «сделали фетиш из тактики уступок». Тем паче, что НЭП создавал условия. Разумеется, тифлисский «бомонд» ворчал и демонстративно бродил по улицам в траурных чохах, но ситуацию оценивал правильно и на службу к «ненавистным оккупантам» валил косяком, сверху донизу. «Наше ЦК уничтожило меньшевистское ЦК, – скажет позже видный большевик Михаил Кахиани. – Сейчас они либо в холодной земле, либо в составе нашего ЦК», – и это будет чистой правдой. Но в описываемое время о «холодной земле» не шло и речи. В первый год «большевистской тирании» репрессий в Грузии не было вообще. Всерьез ГрузЧК, возглавляемая старым большевиком Котэ Цинцадзе, боролась только с «лесными людьми». Но даже с бандитами, попавшими в плен, обращались куда мягче, нежели где-то. А уж «чистая публика», игравшая в подполье, вообще считалась неприкасаемой: первые – «выборочные» – расстрелы случились только в мае 1923 года, когда тов. Цинцадзе уже сменил тов. Могилевский, а подготовка подпольщиками вооруженного мятежа по заказу извне приняла уж вовсе откровенный характер.

На таран!

Естественно, Сталину все это было хорошо известно. По крайней мере, прояснилось, когда стало невозможным не замечать, активное затягивание тифлисскими товарищами решения вопроса с автономиями, завершившееся в итоге уступками Москвы. Но, кроме того, сам грузин и один из первых грузинских большевиков, знавший большинство оппонентов с юности, он лучше кого-либо понимал, что членский билет РСДРП(б) – не панацея от идей Чавчавадзе. Что, как сам он писал, «грузинский национал-уклонизм вырос не столько из тенденции борьбы против русского великодержавного национализма, сколько из тенденции грузинского агрессивного национализма, направленного против негрузинских национальностей Закавказья». Очевидная опасность появления «национал-коммунизма» ему, в отличие от многих, стала ясна в первые же месяцы после советизации Грузии, как ясно стало и то, что «Лассаль был прав, говоря, что партия укрепляется тем, что очищает себя от скверны». Нет-нет, не насилием, только товарищеским увещеванием, максимум выговором! В этом смысле выступление 5 июля 1921 года было еще не громом, всего лишь первой ласточкой, попыткой остановить только-только зарождающиеся процессы.