Беженец из Германии

Как друг, я каждый день навещал его, забросив занятия с другими студентами, в ущерб своему заработку. Я стал волноваться, если дела и дальше так пойдут, Оскар покончит с собой, и изо всех сил хотел помешать этому. Более того, иногда меня охватывал страх, что я сам впадаю в уныние, можно сказать, во мне открылся своеобразный талант испытывать еще меньше радости от моих и без того скупых радостей. А гнетущая неумолимая жара все не спадала. Мы хотели укрыться от нее, уехав за город, но у нас не было денег. В один из этих дней я купил Оскару подержанный электровентилятор, даже странно, как мы не подумали об этом раньше. Теперь он ежедневно часами просиживал около вентилятора, наслаждаясь потоками свежего воздуха, пока спустя неделю не сломался двигатель. Случилось это вскоре после заключения Пакта о Ненападении между Советским Союзом и нацистской Германией. По ночам он теперь не мог спать. Накрыв влажным полотенцем голову, сидел за письменным столом, пытаясь написать лекцию. Он раз за разом выводил на бумаге строки, но ничего путного не получалось. Когда же Оскар, наконец, засыпал в изнеможении, ему снились странные кошмары: нацисты, учиняющие пытки, заставляют его время от времени смотреть на трупы убитых ими людей. В одном из таких кошмаров, о котором он мне поведал, ему приснилось, что он вернулся в Германию повидаться со своей женой. Дома ее не оказалось, и соседи посоветовали ему поискать на кладбище. И хотя на надгробной плите значилось другое имя, земля вокруг скромной могилки была обагрена ее кровью. Он тяжело вздыхал, вспоминая этот страшный сон.

Потом он кое-что рассказал мне о своей жене. Они встретились в студенческие годы, жили вместе, а в двадцать три года поженились. Их брак нельзя было назвать по-настоящему счастливым. Она разболелась и не могла иметь детей. Оскар говорил, что «внутгенний органы у нее был не в погядок».

И хотя я ничего не спрашивал, он рассказал мне, что предлагал жене уехать вместе с ним, но она отказалась.

— Почему? — спросил я.

— Ей казалось, что я не хочу брать ее с собой.

— А на самом деле?

— Действительно, не хотел.

Он объяснил, что прожил с ней двадцать семь лет в трудных условиях. Она всегда испытывала смешанные чувства по отношению к их еврейским друзьям и родне Оскара, хотя внешне производила впечатление человека, лишенного предрассудков. А вот ее мать была ярой антисемиткой.

— Мне не в тчем себя упгекнуть, — заключил Оскар.

Вскоре он лег спать, а я пошел в Нью-Йоркскую Публичную библиотеку. Я пролистал сборники английских переводов некоторых немецких поэтов, о которых собирался написать в лекции Оскар. Затем прочитал «Листья травы»[11] и пометил в своих записях, что, по моему мнению, позаимствовали некоторые из них у Уолта Уитмена. В один из дней в конце августа я принес Оскару сделанные мною наброски. В основном это были мои догадки на интуитивном уровне, и я вовсе не собирался писать за него лекцию. Он лежал на спине неподвижно и с грустью слушал, как я зачитывал ему свои заметки. В конце он сказал, что немецкая поэзия позаимствовала у Уитмена вовсе не любовь к смерти, а скорее чувство сопереживания собратьям, своему народу.

— Но долго это чувство не задегжалось на немецкой земле, от него не оставаться и следа, — заметил Оскар.

Я выразил сожаление, что все так неверно истолковал. Но, несмотря на это, Оскар был мне признателен.

Я ушел от него сокрушенный, и, спускаясь по лестнице, услышал рыдания. «Пора бросать его, — подумал я, — это уже слишком. Не идти же ко дну вместе с ним».

Весь следующий день я провел дома, в страданиях, которые раньше мне не приходилось испытывать, хотя для большинства людей моего возраста это был уже пройденный этап. Но в тот же вечер Оскар позвонил мне и принялся бурно выражать свою благодарность за то, что я поделился с ним своими размышлениями. Он встал, чтобы написать мне письмо о том, что я упустил в своих выводах, а в результате написал половину лекции. Назавтра он отсыпался, чтобы завершить лекцию этой ночью.

— Я Вам за многое благодаген, а озобенно за Вашу вегу в меня, — сказал он.

— Ну и слава Богу, — ответил я, не признавшись ему в том, что уже чуть было, не потерял эту веру.

* * *