Безлюдное место. Как ловят маньяков в России

Всего Попкова возили «на выезды» около 30 раз. Чаще всего его сопровождал именно Артем Дубынин — и именно к нему маньяк был прикован наручниками. «Я наблюдал за тем, как он реагирует на вопросы следователя, как ведет себя на местности: глазки у него становились как у хищника, он не был инертным или безразличным, было видно, что он заново эти все события переживает, — вспоминает оперативник. — Это прибавляло мне внутренней уверенности в том, что Попков говорит правду».

По словам Дубынина, общаться с Попковым было непросто: он постоянно перепроверял слова следователя или других оперативников, постоянно искал для себя какую-то выгоду. «А так, если посмотришь на него, никогда не скажешь, что это серийный убийца, что у него столько много трупов, — вспоминает Дубынин. — Сидит дядечка, разговаривает. Только глаза у него специфические, если в них посмотреть, то жутковато становится». «Умный, скрытный, с хорошей памятью. С очень хорошей памятью, — говорит о Попкове оперативник Сергей Романов, который тоже часто беседовал с преступником. — Много с ним говорили о жизни — по душам, можно сказать».

На одном из первых допросов Дубынин описал Попкову два пути, по которым может пойти работа следствия. Если Попков будет отрицать свою вину, он не сможет общаться с родственниками, не получит ни чая, ни сахара, ни сигарет, а за его безопасность в СИЗО никто не сможет поручиться. А если напишет явки с повинной, ему пойдут на уступки по бытовым вопросам — о смягчении наказания, по словам оперативника, он не заводил речь никогда. «Как человек мелочный, алчный и очень любящий себя он выбрал второй вариант развития событий — и начал писать явки с повинной», — вспоминает Артем.

В результате в какой-то момент Дубынин на допросы ходить прекратил — и все свое рабочее время стал тратить на проверку явок с повинной, которые писал маньяк, и подробно восстанавливать всю биографию Михаила Попкова. В этом тоже было много рутины — нужно было изучить все соединения, которые происходили с мобильного убийцы, связываться с регионами, куда он ездил, восстановить его социальные связи и так далее. Из всей этой информации получалась большая таблица, в которой, по сути, была изложена жизнь преступника с самого рождения. «Мы пытались понять, что это за человек, а то он у нас со всех сторон положительный ведь был, — объясняет Дубынин. — Зато, когда он понял, что мы о нем все знаем, даже какие-то моменты из далекого детства или юности, то и явки стал писать более правдивые, не пытаясь пустить нас по ложному следу».

В середине августа 2012 года Попков пожаловался сокамернику Романову, что следователь хочет предъявить ему обвинение в еще ряде преступлений. Маньяк боялся, что ему будет грозить пожизненный срок, — хоть он уже и признался в совершении 14 убийств, Попков рассчитывал на то, что по ряду обвинений истечет срок давности и ему рано или поздно удастся выйти на свободу (срок давности по убийствам в России составляет 15 лет, но по необходимости может продлеваться). Романов уверил товарища, что если он невиновен, то опасаться ему нечего. Попков ответил, что по старому уголовному кодексу за эти преступления его бы расстреляли.

Через несколько дней Попков вернулся в камеру в приподнятом настроении и рассказал сокамернику, что заключил со следователем Доморадовым соглашение: он сам расскажет о всех совершенных им убийствах и это позволит ему избежать пожизненного заключения.

Доморадов предложил убийце подписать досудебное соглашение — в обмен на явки с повинной, хотя Попков и так писал их сам, добровольно и ни разу не жаловался на следователя и оперативников. Условия содержания вообще его полностью устраивали: Попков часто говорил с женой и дочерью по телефону, родные навещали его в СИЗО, а на следственные действия привозили домашнюю еду.

Теперь Попков стал выезжать на места преступления почти ежедневно — и каждый раз рассказывал о новом убийстве. Уже тогда он любил играть с оперативниками и запутывать их — например, проверяя следствие, иногда выдумывал новые эпизоды, которых в реальности никогда не было. «Мы говорили ему: „Михаил Викторович, ну зачем вы это написали?“ — вспоминает Дубынин. — А он нам в ответ улыбался».