Безмолвие

Что оно идет, Герберт почувствовал одновременно с Чарли. Он споткнулся, оглянулся и увидел на лице друга дикий страх.

– Иди! Не останавливайся! – крикнул Чарли и махнул рукой.

Подгонять Герберта не требовалось. Страх, словно ветер, толкал его в спину, и все вдруг прорисовалось яснее: следы на снегу и черные ветки, разломы в коре… Он ломанулся между деревьями.

– Живей!

Герберт рискнул бросить взгляд в сторону – и тут же заметил то самое, серое, появившееся сзади и справа. Размытое пятно, игра света. Они были в полумиле от костра, в нескольких часах от края болота, и шли по дну ручья, поскальзываясь на льду и замерзшей глине.

– Видишь его?

– Мне это ни к чему.

– А как же Рэндольф?

– Рэндольф сам так решил. Ну же!

Герберт выволок Чарли на берег речушки и потащил по снегу. Пять минут… десять… пятнадцать.

– Оно идет за нами.

– Не идет, – выдохнул Чарли. – Оно нас гонит.

Он был прав, и Герберт сам это знал. Оно – чем бы ни было – удерживало их на тропе и не давало остановиться. Стоило сбавить шаг, как давление тотчас нарастало. Стоило отклониться, как оно направляло их вправо или влево.

– Мне нужно остановиться, – сказал через час Чарли. – Не могу…

– Можешь.

Но он не мог, и надолго его не хватило. День клонился к сумеркам, и деревья бледнели без багряного света, а Чарли уже упал с десяток раз. Герберт сначала тащил друга, а потом нес его. Пятьдесят ярдов… еще миля… Потом он сам упал, и вырвавшийся в неподвижный воздух крик унес остатки тепла.

– Что тебе нужно? – закричал он. – Скажи, что?

Герберт кричал, рычал и ревел, паля в воздух из мелкашки, пока боек не ударил в пустой патронник. Потом поднялся и снова взвалил на спину Чарли, вялого, как дохлый пес. Свет померк, и Герберт прибавил шагу. Он не хотел оставаться на болоте в темноте и холоде ночи, но дневной свет иссяк, и на небо высыпали звезды. Он мог бы бросить друга и даже подумывал об этом, но не бросил. Натыкался на деревья, разбил в кровь лицо, спотыкался на неуклюжих, окоченевших ногах. И все это время Чарли бормотал:

– Оно идет, брат. Оно идет.

– Заткнись.

– Кажется, я его вижу.

Видел он или нет, наверняка никто не знал. Продравшись через путаницу веток и стеблей, Герберт вывалился на открытую местность под сияющим звездным небом.

Получилось. Они вырвались.

Он еще ухитрился сделать сто шагов, а потом упал на колени, и тут их догнал исторгнутый болотом последний звук. Это не были ни слова, ни что-то даже отдаленно похожее. Но звук был знаком, как знаком был нож.

«Смех», – подумал Герберт.

Оно – то, что водилось там, – смеялось.

* * *

Минут тридцать Рэндольф лежал без движения, боясь, что, если пошевелится, оно почует его и вернется. Ему было стыдно собственной трусости, но одолел ее не стыд, а голод. Поднявшись на ноги, он испытал приступ головокружения и что-то похожее на галлюцинацию. Дымка, за которой скрывалось солнце, рассеялась, и холод ощущался не так остро. Там, где их не было, протянулись тени. Обернувшись на звук, Рэндольф увидел белого как снег и отнюдь не пугливого зайца. Зверек стоял на задних лапах, принюхиваясь и подергивая носом. Пораженный увиденным, Рэндольф замер. Жизнь! Здесь все-таки есть жизнь! Когда он наконец опомнился и вспомнил про лежащее под ногами ружье, заяц встрепенулся и исчез под кустом. Но и тогда Рэндольф остался на месте. Между деревьями порхали птицы, на снегу проступили следы оленя, лисы и мелкой живности. Одни следы уже подзанесло снегом, другие были свежие.

Им овладела вдруг слабость, затмившая и пустоту, и боль в ребрах. Отойдя от костра, Рэндольф двинулся по цепочке самых свежих отпечатков. «Олень, – думал он. – Прошел недавно». Наклонился, коснулся пальцами краев впадинки, и они обвалились. Над головой у него затрещала белка, и Рэндольф ощутил необъяснимый, суеверный страх, такой внезапный и острый, что даже пошатнулся.

Появилась ли вся эта жизнь по велению некоей темной магии?

Или все это скрывала прежде магия еще более темная?