Безмолвие девушек

– Нет, все кончено. – Он закрыл Мирону глаза, глубоко вздохнул и повернулся к Патроклу. – Чем скорее его сожгут, тем лучше. Сожгите все, что ему принадлежало.

– Несколько запоздало.

– Знаю. Но что еще нам остается?

* * *

По давнему обычаю, обряжать мертвых должны женщины – как в Греции, так и в Трое. Мужчины перенесли тело Мирона в прачечную и положили на стол, но затем удалились, предоставив остальное нам.

Поскольку Мирон приходился Ахиллу родичем, я знала, что должна присутствовать. Поэтому зачерпнула ведро воды из бочки в углу, рассыпала по поверхности смесь трав – розмарин, шалфей, душица и тимьян – и взялась за дело. Еще три женщины, которые трудились в прачечной, наполнили ведра и, шлепая босыми ногами по дощатому полу, поднесли к столу. В большинстве своем прачками были грузные женщины, медлительные, с широкими и бесформенными ступнями, бледными лицами и пористой кожей, со сморщенными пальцами. Я видела, как они стоят в кадках у хижины, по колено в урине, и, задрав юбки до пояса, часами напролет топчут белье. Присохшую кровь очень непросто отмыть, и моча – одно из немногих средств, которое удаляет пятна. Порой кто-нибудь из мужчин, проходя мимо, задирал тунику и вносил свой вклад в стирку. В итоге ноги у женщин постоянно воняли. Я чувствовала этот запах, но подозреваю, что сами они давно перестали принюхиваться друг к другу.

Эти женщины не питали любви к Мирону – он никогда не давал им спуску и порой сношал их. Однако выбора у них не было. Мы сняли с него пропитанные потом одежды, и одна из женщин с возгласом отвращения посмотрела на волдыри в его промежности.

– Несчастный пес, – произнесла она и отступила на шаг.

Но другая женщина проворчала:

– Проявите почтение к ублюдку.

Я отжала тряпку и собралась отереть тело, но в этот миг дверь отворилась и вошел Ахилл, а следом за ним – Патрокл. Позади них топтались Алким и Автомедон, ближайшие сподвижники Ахилла. Женщины замерли, и мгновение мы так и стояли: Ахилл со своими людьми по одну сторону стола, и безмолвные босые женщины – по другую.

Я шагнула вперед и взглянула на Ахилла поверх тела.

– Мы не станем тянуть.

Я даже представить не могла, что ему здесь понадобилось.

Он кивнул, но уходить явно не собирался. Патрокл откашлялся.

– Мы принесли кое-что из одежды. – Он пододвинул ко мне сверток. – Да, и монеты, положить на глаза.

Ахилл смотрел прямо на меня. Никто не двигался, все хранили молчание. Думаю, в тот момент он видел в нас тех, кем мы и являлись, – не только женщин, не только рабынь, но и троянок. Врагов. И это доставляло мне необъяснимое удовлетворение. Он видел во мне врага. В конце концов, еще раз пронзив меня взглядом, Ахилл развернулся и вышел. Остальные последовали за ним.

Я знала, о чем он думал: что Мирону ничто не угрожает. Если не страх перед земным возмездием заставит нас отнестись к телу с должным почтением, то смирение перед волей богов – уж точно. В конце концов, женщины известны своей преданностью богам.

Мы дождались, пока за ними закроется дверь. Затем одна из женщин взяла пальцами вялый пенис Мирона и потрясла. Остальные прыснули и в тот же миг зажали рты ладонями. Но ничто не могло сдержать наш истерический смех, звуки которого наверняка пробивались за дверь. Женщина, что трясла причиндалы Мирона, с шумом ловила воздух ртом. Не сомневаюсь, что Ахилл нас слышал, однако никто не вернулся и не потребовал объяснений. И мы остались одни с мертвым.

13

Будучи родичем Ахилла, Мирон заслуживал достойного погребения. Его гниющее тело, окропленное маслами и благовониями, одетое в тунику моего отца, предали огню с подобающими жертвоприношениями, гимнами и обрядами. Прежде чем разожгли хворост, жрец совершил возлияние в честь богов. Но когда воины расходились, все говорили об этой хвори – в день, когда умер Мирон, заболели еще пять человек.

Стрелы Аполлона разили точно и часто. Скоро в лазарете уже не осталось свободного места; воины бредили и метались на пропитанных потом простынях. Те немногие, достаточно смелые, чтобы навещать друзей, носили с собой лимоны с веточками розмарина и лавра, но ничто не могло выветрить тлетворные испарения из их легких. Это была не чума, так что кое-кто все же выздоравливал, но лишь немногие. К концу первой недели число умирающих стало таково, что не было возможности воздавать им честь погребальными обрядами. Вместо этого тела переносили под покровом темноты на пустынную часть побережья, чтобы предать огню тайно и как можно скорее. Огни были видны со стен Трои, и никто не хотел, чтобы троянцы знали, сколько умерло греков, поэтому зачастую на один костер возлагали пять или шесть тел. К утру оставались лишь кучи обугленных останков, не поддающихся опознанию. Иногда мужчины, сопровождая мертвого товарища к погребальному костру, громко пели и стучали мечами по щитам, словно шли на пир. Несколько раз доходило до того, что группы плакальщиков дрались за место на костре для своего мертвого друга.