Когда Джун отвезла нас к себе домой, уже стемнело, но из окна можно было видеть серебристое зеркало гавани и бледный полог тумана, наползающего с запада.
Она открыла дверь на веранду, спускающуюся к воде, щелкнула выключателем и зажгла лампу около кушетки. Комнату заполнил мягкий свет, полутени и прохладно-влажный бриз. Джун взяла со стола коробочку с украшением.
– Присядь со мной на диван, – попросила она.
Присев на благопристойном расстоянии от нее, я взглянул в окно. В лунном свете мерно покачивались верхушки корабельных мачт. Джун положила коробочку на правое колено.
– Я боюсь ее открывать.
– Этим я всего лишь хотел выразить свою радость от встречи с тобой.
– Мне кажется, это лишнее, Джо.
– У меня хватает на это средств, Джун.
Она оглядела коробочку, которая была завернута в серебристую сверкающую бумагу. Я скосил взгляд на то место, где ноги Джун прикрывал край платья, и почувствовал нарастающее волнение.
Джун разворачивала подарок, как это делает только женщина: развязала бант, поддела ленту ногтем, аккуратно сняла оберточную бумагу, свернула ее и отложила в сторону. Потом открыла оклеенную черным бархатом коробочку. Даже при слабом свете взгляд привлекало красноватое мерцание цепочки рубинов на темной подкладке. Словно мигание сотен габаритных огней на запруженном шоссе.
– Ах, Джо!
Невозможно передать, каким сладким голосом это было произнесено.
– Это рубины, – буркнул я.
– Я вижу. Это слишком дорого. В самом деле.
– В самом деле?
Она взглянула на меня.
– Да, конечно.
– О'кей. Давай сюда.
Я встал и протянул ладонь. Она положила в нее коробочку. Я вышел на веранду.
– Джо, нет!
Я бросил коробку в залив, на десять футов от берега.
Она быстро подбежала к перилам и встала рядом со мной, глядя на расходящиеся по воде круги.
– Черт возьми, Джо, это мой браслет!
– Пусть поплавает.
– Но не навечно же! Я лучше надену его, чем он будет валяться на дне.
– Могла бы сказать это до того, как я его бросил.
Я снял туфли и куртку, вытащил бумажник. Свой боевой арсенал я еще раньше оставил в "мустанге".
– О мой Бог! – прошептала она.
Я нырнул вниз с веранды с легким всплеском. Сразу поднялся наверх и брассом подплыл к покачивающейся на воде коробочке. Вода была довольно холодная, но для моего лица лучше не придумаешь. Словно лед. Я зажал коробку губами и поплыл назад.
Вдруг я услышал всплеск, и рядом со мной из воды появилась блестящая мокрая головка Джун.
– Холодно, – сказала она.
Я попытался ответить "да, мэм", но получилось только "а-ме".
– Что это у тебя во рту, не коробочка ли с рубинами?
Я кивнул. Она подплыла поближе, часто вдыхая и выдыхая, как обычно делают, когда холодно. Я чувствовал ее ноги рядом со своими и аромат теплого женского дыхания над водой. Мы коснулись друг друга коленями. Взяв рукой меня за воротник рубашки, Джун потянула коробочку у меня изо рта. Вместо коробочки я ощутил у себя на губах ее мягкие губы и теплый язык. Я притянул Джун к себе, чувствуя, как работа ногами эхом отзывается на мышцах ее гладкой спины. Мы начали погружаться. Чтобы наши головы держались над водой, мне пришлось грести энергичнее. Но из-за этого меня немного отнесло в сторону. Рассмеявшись, Джун схватила меня за рубашку, подтянулась ко мне и сунула коробочку мне в рот. Смех у нее был низкий и с хрипотцой. Она осторожно прикоснулась к моей самой интимной зоне.
– Вы холодный и черствый мужчина, мистер Джо Трона.
– Возможно.
– Не хочешь сказать свои "да, мэм", "рад видеть вас", "как поживаете" и так далее? А произнести "с удовольствием"?
На глубине вода была совсем ледяная. Но, несмотря на холод, я вдруг почувствовал прикосновение рук Джун, а это было уже настоящей сенсацией, о которой я раньше и мечтать не мог. Вытащив коробку изо рта, я продолжал барахтаться, держа ее в руке.
Отпустив рубашку, Джун положила ладони мне на щеки и крепко поцеловала меня. Мне и дальше хотелось бы оставить все как есть, но молния больно врезалась в самый чувствительный орган, и я стал тонуть. Тогда Джун развернулась, разбрасывая серебряные брызги, и поплыла к лесенке, которая спускалась с ее веранды прямо в воду.
Она поднималась передо мной, вся облепленная шелковым платьем, а с ее стройных ножек стекали переливающиеся в лунном свете ручейки.