Безмолвный Крик

РЕЗНЯ В ПРИГОРОДЕ СКАРБОРО

КТО СЛЕДУЮЩИЙ?

Ночью с шестнадцатого на семнадцатое сентября в доме семьи Кокс были найдены убитыми пятеро подростков-одноклассников, учащихся Старшей городской школы. Согласно последним данным и свидетельским показаниям, четверо из них были зарезаны. Полиция не разглашает деталей. Тело своей единственной дочери, Кейси, уже опознали её родители, Карл и Рейчел Кокс. Кейси была жестоко выпотрошена. По предварительным данным, опрошенные соседи не были свидетелями ничего подозрительного в тот вечер. Полиция начала расследование по делу…

Я вскинула брови:

– Ничего себе.

– Их всех прирезали, как свиней. Дэрил сказал, кухня и внутренний дворик все в крови. И у них не досчитались языков и много чего другого… а саму Кокс подвесили к забору, вывернув буквально наизнанку, и снесли нижнюю челюсть. Можешь представить себе, какой её положат в гроб?

Меня передёрнуло. Тревога стиснула сердце холодной рукой. Я посмотрела в серое осеннее небо и нахмурилась, словно пытаясь отстраниться от новости, которая потрясла весь город. Она была дурной настолько, что отпускать так сразу не хотела.

– Вот уж некстати матушка сюда переехала, – пробормотала я. Энтони что-то вопросительно промычал. – Нет-нет, я сама с собой.

– Ты с этим завязывай, – усмехнулся он. – Так и свихнуться недолго. Слушай. Хочешь ко мне? Дома братец, но он приезжает только на обед, а потом свалит в участок допоздна… Давай, что ли, посидим, пожуём чего-нибудь. Включим фильм. Да просто отдохнём от всей этой белиберды.

– Лучше домой. Прости, Тони. Правда устала.

Остаток пути мы молчали, погружённые каждый в свои мысли. Тони активно с кем-то переписывался, а я в который раз с удовольствием разглядывала Скарборо. Такой типичный небольшой американский городок. Место тихого ужаса. Здесь, часом, нет своей улицы Вязов? Антураж и небольшие атмосферные магазинчики наталкивали на мысль, что есть. Большинство частных, похожих друг на друга домов располагались в специально отстроенном жилом районе, сначала на небольшом расстоянии друг от друга, затем – всё дальше и дальше. Люди при деньгах предпочитали жить в пригороде, как те же Коксы. Земли там было больше, соседи не мешали. В центре были отстроены пятиэтажные дома с квартирами. На западе Скарборо высились недостроенные высотки, которые должны были сначала стать офисным комплексом, затем – жилыми домами, первыми в новом квартале, а после – торговым центром. Ни то, ни другое, ни третье не помогло строительству завершиться. Долгострой так им и остался и переходил от одной компании к другой, словно эстафетная палочка.

Между старых тополей и вязов наконец показался мой дом. Каре зелёной лужайки, заросшие кусты, корявые тёмные вязы по обе стороны дороги. Серая крыша и светлые стены с краской, которая успела кое-где облупиться из-за времени и сырой скарборской погоды. Тони вздохнул:

– Мы на месте, босс. Ты точно в порядке?

– Да. Конечно.

– Приложи дома лёд к голове, – посоветовал он.

– Я не ударилась головой.

– По твоей реакции так не скажешь.

– Да иди ты!

Тони с довольной улыбкой бросил «пока» на прощание и поплёлся по дорожке между деревьев к себе домой, а я зашла за наш низенький, некогда белый, а теперь посеревший от времени и непогоды штакетник. Сунула руку в карман джинсовки и нашла ключи. Домой не хотелось, но нужно было идти. Я разочарованно посмотрела на дорогу, уходящую лентой за холмы, вдаль, к горизонту.

Медленно гаснущий закат уже начал разливаться персиковым и алым. Смеркалось. Я поднялась на террасу и провернула ключ в замочной скважине. Тихо открыла дверь.

Как толчок в грудь, меня оглушил громкий мамин голос:

– Господи боже, Лесли! Ты видела, который час?..

Час расплаты?

* * *

Наказание всегда должно быть соразмерным преступлению.

Так писали в учебниках социологии, так говорили во всех правовых передачах. Очевидно, мама никогда в жизни не была знакома с этой простой истиной, потому что я опоздала всего на полтора часа, но распекали меня так, словно домой не явилась вовсе.

Я смотрела ей в лицо, в усталые тёмные глаза. И ещё – на плотно сжатые челюсти и скрещенные на груди руки. Она осунулась за эти четыре месяца. Странно, но даже когда отец уже неизлечимо болел, она была этакой живой весёлой пышкой. Когда он ушёл, жизнь начала стремительно слезать с костей вместе с мясом. Но разве не должна была она пережить пик своего горя за полтора года рабского ада – ада, где все живые и здоровые члены семьи поклоняются своему умирающему идолу?