Безмолвный крик

Монк шагал сквозь снегопад в таком бешенстве, что почти не чувствовал холода. Оставив Виду Хопгуд на углу ее улицы, свернул в сторону от Севен-Дайлз – к широким проспектам, огням и оживленному движению главных районов города. Позже он найдет кэб и проедет остаток пути до своей квартиры на Графтон-стрит. Сейчас нужно подумать, ощутить упругое сокращение мускулов, излить энергию в движении, привести в порядок мысли на ледяном пронизывающем ветре, колющем лицо.

Ему было знакомо это ощущение бессильной ярости. Оно посещало его задолго до несчастного случая, еще в те времена, в которые он теперь мог заглядывать лишь урывками, когда какое-нибудь чувство, случайный взгляд или запах уносили в прошлое. И Уильям знал подлинный источник этого ощущения. Человек, ставший наставником и ментором Монка после его переезда на юг из Нортумберленда (он намеревался сколотить состояние в Лондоне), этот человек, принявший в нем участие, научивший столь многому, причем не только коммерческому банковскому делу и использованию денег, но и культурной жизни, поведению в обществе, кодексу джентльмена… словом, этот человек по несправедливости пережил крах. Тогда Монк испытывал такое же бешенство; он так же шагал по улицам, напрягая мозги в поисках выхода, и приходил к выводу, что на его вопросы нет ответов – помочь может только правосудие.

С тех пор он многому научился. Характер окреп, ум стал быстрее и живее, появилось умение ждать своего шанса; вместе с тем Уильям стал менее терпим к глупости и уже не так боялся поражений.

Снег налипал на воротник, таял и стекал по шее. Монк дрожал от холода. Во тьме встречные пешеходы казались размытыми тенями. Сточные канавы на улочках переполнились. Он чувствовал едкую вонь экскрементов и жидких стоков.

В этих изнасилованиях угадывался почерк. Присутствовала жестокость… и каждый раз бессмысленная. Они ведь не искали строптивых женщин.

Да поможет им Бог, этим женщинам, которые были совсем не против. Они не относились к профессиональным проституткам. Просто доведенные до отчаяния жены и матери, честно работавшие и выходившие на улицу только из-за голода.

Почему не профессиональные проститутки? Потому что у них имеются люди, присматривающие за ними. Эти женщины – товар, и слишком ценный, чтобы подвергать его риску. Если кто и решит их поколотить, изуродовать, снизить их ценность, так это сами сутенеры, и по весьма специфической причине – например, в наказание за воровство или индивидуальное предпринимательство, нежелание возвращать хозяевам вложенные в них средства.

Монк уже исключил конкурентную борьбу и попытку захвата территории. Эти женщины ни с кем не делились своим заработком. Определенно, они не представляли никакой угрозы для организованной проституции. В любом случае сутенер мог избить, но не стал бы насиловать. Получается, что признаки вмешательства со стороны преступного мира отсутствуют. Здесь не было никакой выгоды. Люди, живущие на грани нищеты, не станут время от времени тратить силы и ресурсы на бессмысленную жестокость.

Монк свернул за угол, и ветер еще яростней хлестнул по лицу, высекая слезы из глаз. Хотелось поехать домой, обдумать все, что узнал, и выработать стратегический план. Но преступления совершались ночью. И именно ночью нужно искать свидетелей, извозчиков, получивших плату и доставивших преступников от Севен-Дайлз назад, на запад. Было бы нечестно поехать в теплую квартиру, к горячей пище и чистой постели, убеждая себя, что стараешься найти людей, совершивших бессмысленные зверства.

Сделав остановку в пабе, Уильям съел горячий пирог, выпил стакан крепкого портера и почувствовал себя если не отдохнувшим, то подкрепившимся. Думал было завязать разговор с кем-нибудь из посетителей или с самим хозяином заведения, но решил, что не стоит. Не нужно им знать, что он сыщик. Подобные новости распространяются достаточно быстро. Пусть Вида расспрашивает сама. Она местная, к ней отнесутся с уважением, возможно, даже расскажут правду.

Уже далеко за полночь Уильям еще бродил по улочкам в районе Севен-Дайлз, в основном ближе к западной и северной окраинам, соседствующим с Риджент-стрит и Оксфорд-стрит, и разговаривал с извозчиками, задавая каждому из них одни и те же вопросы. Последний из них показался Монку типичным представителем своей профессии.

– Куда, парень?

– Домой… на Фицрой-стрит, – ответил Монк, продолжая стоять на мостовой.

– Ладно.

– Часто работаешь на этом месте?

– Да, а что?

– Жалко гонять тебя в такую даль. – Поставив одну ногу на подножку, Монк тянул время.

Извозчик расхохотался.

– Я здесь для этого и стою. До ближайшего угла меня не устраивает.

– Возишь и на север, и на запад, не так ли?

– Бывает. Ты садишься или нет?

– Сажусь, – сказал Монк, не двигаясь. – Помнишь, как забирал отсюда пару джентльменов примерно в это время ночи или позже, немного потрепанных, быть может, мокрых, поцарапанных или с синяками, и возил на запад?

– А что? Тебе-то что, если даже и возил? Я вожу разных джентов в разные места. Слушай, ты кто такой и зачем тебе это знать?