Безмужняя

Сидевшие вокруг стола посетители шумно отодвигают стулья и встают, а староста Старо-Новой молельни прямо говорит раввину, что он не понимает двух вещей. Во-первых, он не понимает, отчего раввин удерживал их, хотя они уже давно собирались уйти. А во-вторых, он не понимает, что здесь так долго нужно выяснять. Одно из двух: либо полоцкий даян мог освободить агуну — тогда раввины должны подтвердить, что он имел право это сделать, и никто не станет возражать; а если он не имел оснований так поступать, то и возиться с ним нечего! И отчего это реб Лейви велит им идти к другим раввинам? Ведь именно он — и никто другой — разрешает в Вильне вопросы халицы и безмужних жен.

— Подумайте, ведь и мы учили последнюю главу трактата Иевамот о женщине, чей муж умер за пределами Земли Израиля, да и комментарии к Мишне нам тоже известны — но все же мы никогда не слышали о том, что агуну можно освободить без свидетельства, — обращается один знаток Учения из молельни реб Шаулки к другому, как если бы раввина здесь и не было.

— Ладно, я вызову полоцкого даяна в раввинский суд, — цедит сквозь зубы реб Лейви, и глаза его, враждебно глядящие на посетителей, загораются желтым огнем. — Если он не признает, что ошибся, придется вааду предать это дело огласке. Но ответственность за все последствия ляжет…

«На всех нас», — хочет сказать в заключение реб Лейви, но не говорит. Один из посетителей, глянув на дверь за спиной раввина, вскрикивает. Другой поворачивает голову к двери и застывает с раскрытым ртом, будто бы проглотив язык. Старосты Старо-Новой молельни закрывают руками глаза, точно в лицо им прыснули карболкой. Реб Лейви видит, что все посетители пятятся в испуге. Страшная догадка заставляет его вскочить. Циреле приоткрыла дверь своей комнаты и пытается протиснуться в щель — и совсем нагишом!

Реб Лейви бросается к ней и, поскользнувшись, растягивается у двери. Циреле, желавшая пройти никем не замеченной, видит, что ее обнаружили, — и распахивает дверь. Приемную озаряет ее девичья нагота: узкое худое тело, выпирающие бедра и затененные уголки живота, снежно-белые нежные плечи и маленькие округло-плоские груди. С таинственной улыбкой на сжатых губах, хитро глядя вокруг горящими глазами, она мигом переступает своими точеными ножками через распростертое у порога тело отца. Реб Лейви вскакивает и толкает дочь с такой силой и яростью, что она влетает обратно в раскрытую дверь своей комнаты. Он захлопывает дверь и всем своим коротким грузным телом наваливается на задвижку, будто хочет подпереть падающий на него дом. Несколько пар рук помогают ему удерживать дверь.

— Выпустите меня! — доносится из комнаты детский плач. — Я пойду к невесте с цветами в волосах. Ее бросил жених, и она прокляла меня. На дедушкиных похоронах она закляла меня, чтобы я никогда не вышла замуж. Теперь ее жених вернулся, и она уже больше не агуна…

— Дочка, — приникает реб Лейви головой к двери, точно к плечам дочери.

— Выпустите меня! — колотит она кулаками в дверь. — Я скажу невесте с цветами в волосах, чтобы она бежала вместе с женихом.

— Надо позвать соседей! — кричит один гость.

— Карету скорой помощи! — перебивает другой.

— Не надо, — хрипит реб Лейви и еще сильнее упирается в дверь. — Она успокоится, успокоится…

— Я не успокоюсь, не успокоюсь! — скандалит Циреле за дверью. — Злодей, я не успокоюсь! Ты хочешь и невесту с цветами в волосах отнять у жениха и засадить в сумасшедший дом, как меня, как мою маму. Злодей!

— Она выпрыгнет в окно, — пугается кто-то.

— Пусть выпрыгнет! Пусть выпрыгнет! — колотит в дверь кулаками реб Лейви, словно безумие дочери передалось ему.

— Я не выпрыгну! Я не хочу погибнуть! Я хочу жить и голой плясать на улице! — доносится ее надтреснутый хмельной смех. — Я хочу плясать голой, голой, голой! Я хочу мужа, мужа! Дайте мне мужа!

— Вяжите ее! Зашейте ей рот! — вопит реб Лейви, обливаясь потом. — Она не моя дочь, она ублюдок, выродок! Дочь реб Лейви не захотела бы выбежать голой на улицу.

— Твоя дочь, твоя дочь! — хохочет она за дверью. — Невеста с цветами в волосах — твоя дочь! Агуна — твоя дочь! И я тоже твоя дочь! Твоя дочь хочет плясать голой с мужчинами, с мужчинами!

Два старика, остолбенело стоявшие позади всех, вдруг спохватываются, что надо действовать. Они распахивают окно, высовываются во двор Шлоймы Киссина и кричат в ночь: люди добрые, спасите, на помощь!

— Не зовите евреев, зовите гоев, вызовите карету из сумасшедшего дома! — кричит с пеной на губах реб Лейви. — Она и меня сделала сумасшедшим! Не могу больше выносить ее! День и ночь я стерегу дверь, чтобы она не выбежала нагишом. Я больше не могу! Заберите ее от меня! Это она виновата, из-за нее я не хотел вмешиваться. Но Бог наказал меня за то, что я допустил богохульство! Заберите ее, и я снова буду раввином для людей. Агуна прожила в одиночестве шестнадцать лет, а я живу один уже двадцать лет!