Безнадёжная любовь

— Богдан! — она никогда так ласково не произносила его имя. — А как же я?

— Ты? Что ты? — он не хотел замечать тревогу в устремленном на него взгляде, не хотел понимать. — Ну?

Безнадежно разбившись о стену мрачного равнодушия, ласка съежилась, мгновенно трансформировалась. Извивающаяся в причудливом, завлекающем танце змея взметнулась и показала ядовитые зубы.

— Кого ты привел вчера? — глаза у Лолы привычно сузились, а нежность в голосе сменилась металлом.

— Что ты психуешь, детка? — Богдана, казалось, порадовала резкая перемена, произошедшая с подругой, и он даже благосклонно приобнял ее.

— Как ты мог?

— Ну, будет! Разреши мне немножко поразвлечься. Отдохнуть. От всего. От тебя. Это же временно. Сама подумай. Потом я все равно вернусь к тебе.

Лола оттолкнула его бесчувственную, холодную руку. Он издевается над ней! «Отдохнуть… временно… разреши…» Ему не нужно ее разрешение, он себе сам все давно разрешил. И бесполезно спорить и говорить о чувствах. Он не знает, что такое чувства. И он уже никогда не вернется к ней.

Лола остановилась.

А может, и вернется.

Дня не видела Богдана два дня. Она пообещала ему никогда больше не совершать самостоятельные экскурсии на бывший склад. Красной Шапочке не полагалось забираться в логово страшного Серого Волка, пока он сам коварством и обманом не завлечет ее туда. Но видимо, страшный Серый Волк был сыт или находил себе других жертв. Нельзя сказать, что Аня ни капельки не обижалась на него. Она даже приготовила строгую, осуждающую речь, которую планировала произнести при встрече, и не произнесла.

Как обычно, утром подруги отправились на пляж и, петляя среди аккуратных домиков, совершенно случайно наткнулись на живописную парочку.

Два человека шагали рядом. Лицо Богдана было мрачно и слегка перекошено, как будто у него болели зубы. Лесик прятал хитрые глазки и периодически втягивал щеки, отчего физиономия его смешно удлинялась.

Девчонки с независимым видом проследовали вперед, Аня остановилась.

— Что-то случилось? — спросила она.

— Да так, — лаконично и неопределенно ответил Богдан, а Лесик, скромно улыбнувшись, объяснил:

— Понимаешь, я Богдану на голову ведро уронил, — за что получил в награду довольно свирепый, не сулящий ничего хорошего взгляд.

Аня усмехнулась и заботливо поинтересовалась:

— Все в порядке?

Богдан посмотрел на нее обиженно и разочарованно.

— Издеваешься?

— Нет, что ты! — Аня мгновенно сделалась серьезной. — Просто… — она хотела сказать, что всего лишь представила это ведро и его, и уголки ее губ вновь поползли вверх.

— Ну ладно! — он не дал ей договорить. — До вечера.

Что он сказал? До вечера?

Аня вопросительно посмотрела на него, захотелось спросить: «Ты уверен? Ты не ошибся? Действительно до вечера? Значит, ты придешь? Придешь ли? Тебя долго не было, и уже начало казаться, будто ты совершенно забыл о том, что здесь, совсем близко, есть я. До вечера?»

Утром, когда предательски брошенное Лесиком ведро гулко ударило где-то в районе макушки и вибрирующий звон (казалось, звенело не ведро, а голова) расшвырял и вытряс наружу все даже самые смутные и потаенные мысли, преодолев первый приступ великой злобы, Богдан вдруг осознал, что больше всего на свете желает покинуть этот мир. Нет, он вовсе не собирался покончить с собой из-за случайно упавшего на голову ведра. Просто хотел уйти от того, что считалось и смело называлось окружающими его жизнью, в которой ему приходилось укрываться зелеными и красными одеялами, помеченными в уголках белыми бирками с инвентарными номерами, в которой на множестве полок совсем не его комнаты лежала лишь пачка чужих сигарет, в которой на голову падали дырявые жестяные ведра. Опять ведра! Вообще-то, оказывается, это ужасное потрясение.

Звон и вибрация раскололи сознание на две части, тут же поссорившиеся друг с другом.

Эй!