Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен

Он пожал плечами, шутливо изобразив смирение.

— Ничто не вечно, наверное, я истощил свои способности…

Его глаза загорелись, как у мальчишки, которому подарили увлекательную китайскую головоломку. Изобретательности Крама бросили вызов, дали шанс воспарить и камнем упасть на избранную жертву — подобно одному из его любимых соколов.

* * *

Я получил пространное приглашение от Анны на празднество в честь святого Михаила-архангела и всех ангелов, с подробным описанием затейливых костюмированных сцен и черно-белых превращений, задуманных на сей раз ее величеством. Вполне уместная затея: ведь этот народный обычай, приуроченный к окончанию сбора урожая, символизировал ежегодную осеннюю борьбу света и тьмы. И тьма торжествовала победу. Анна всегда была умной, но помыслы ее были дикими — а вот мудрости и благоразумия ей не хватало.

Я не виделся с ней вплоть до вышеупомянутого праздничного вечера. Мне не пришлось нарочно избегать ее, все мое время поглощали дела, связанные с вернувшимися из отпусков придворными, началом судебных процессов и аудиенциями иностранных послов. Я возблагодарил Бога за то, что покои короля и апартаменты королевы расположены в разных частях дворца. Между тем Анна получала от меня вежливые дружелюбные послания, коим надлежало умиротворить ее и рассеять подозрения на тот счет, что я не простил ей фальшивую беременность.

Правда заключалась в том, что я боялся ее. Она обладала известными способностями (не представляю даже, какого размаха, что само по себе пугало) — умела угадывать чужие мысли и насылать порчу на своих врагов. Нет сомнений, Анна решит отомстить, как только узнает, что я разоблачил ее гнусную сущность. И я старался держать ее в неведении до тех пор, пока не смогу нанести первый удар.

Тем временем Шапюи подтвердил мои худшие опасения. Почти на всех официальных аудиенциях императорский посол выглядел совершенно истерзанным. Я принял его, восседая на троне в королевских горностаях, держа государственный скипетр, а он стоял передо мной простоволосый, судорожно сжимая в руках шляпу.

«Неужели я так же плох с виду?» — думал я, разглядывая его в упор.

— Ваше величество, до меня дошли сведения, что принцесса… леди Мария, — он не пытался оспорить лишение ее титула, — серьезно больна. Ее жизнь под угрозой.

И Шапюи вручил мне потрепанное письмо от Марии и ее исповедника, явно не раз читаное и перечитаное. Я дернулся, будто от пощечины. Дочь предпочла написать Шапюи, а не мне! Конечно, если здраво рассудить, то у нее были причины обратиться к своему стороннику, а не к королю. И все же меня захлестнула обида.

Мария не описывала свою болезнь, но просила Шапюи посодействовать в том, чтобы уход за ней разрешили Екатерине: «Моя дорогая матушка стоит множества лекарей». Буквы из-под дрожащего пера выходили неровными, и слова странствовали по бумаге, как дворняга, потерявшаяся в дикой пустоши. Исповедник описывал первый приступ таинственного недуга как «внезапную острую боль в животе, испытанную в день рождения принцессы Елизаветы, в результате чего миледи не может вкушать пищу и чахнет день ото дня. В первый же вечер все тело ее покрылось темными пятнами непонятного происхождения».

Руку Анны, ее издевательский почерк, узнал бы любой знакомый с ней человек: боль началась в день рождения принцессы Елизаветы. Так королева решила отметить этот праздник.

Говорят, дьявол настолько гордится своим величием, что зачастую ведет себя глупо просто из похвальбы да хвастовства. И ученица решила последовать его примеру. Анна не могла удержаться от соблазна и именно седьмого сентября нанесла сокрушительный удар сопернице Елизаветы.

— …И я сам готов поручиться, — бубнил Шапюи.

Но я все прослушал, поэтому переспросил:

— Простите, что вы сказали?

— Позвольте ей поехать к Екатерине! Мария нуждается в материнской заботе, ее душевные страдания не менее мучительны, чем телесные, а одно невозможно исцелить без другого. Я готов стать вашим заложником. Казните меня, если из-за их воссоединения произойдет нечто предосудительное. Но…

— Нет. Какой мне прок в вашей смерти, если Екатерина поднимет против меня восстание?

Я сжимал в руке письмо дочери, думая о том, как жесток мой отказ, и почти ненавидел себя за это. Разрешение быть с матерью порадовало бы Марию, вероятно, та вылечила бы ее. Меня вынуждали играть роль злодея, и все потому, что я знал то, чего не ведали другие, и на мне лежала ответственность за благополучие целого королевства, а не только одного из моих детей или подданных.

— Екатерина лишь исполнит материнский долг… — начал Шапюи.

— О господи, она не так кротка, как вы думаете!

Я приказал принести мою личную шкатулку с письмами, открыл ее и вынул объемистый пакет. Эти документы мне передали агенты Кромвеля три дня тому назад. Нет никаких сомнений в их подлинности: я отлично знаю как почерк Екатерины, так и ее отчаянную смелость. Я протянул послу бумагу.

— Ознакомьтесь с этим посланием. Оно доказывает ее предательские намерения.

Недавно я сам с горечью читал его.