Безнадежные войны. Директор самой секретной спецслужбы Израиля рассказывает

Через несколько дней после окончания боев Эхуд спросил меня, хорошо ли я помню бой на направлении «Тиртур». Я ответил утвердительно. Из танка командира батальона отлично видно поле боя, благодаря чему намного лучше понимаешь все происходящее. «Приехали люди из службы опознания погибших. Они хотят разыскать трупы погибших танкистов и попытаться их опознать. Поезжай с ними – покажешь им, где были подбиты танки, и поможешь им», – сказал Эхуд. В том бою у нас подбили почти треть танков, а значительная часть офицеров, участвовавших в этом бою, погибли или были ранены в последующих боях. Я даже не представлял себе, что меня ожидает. На месте выяснилось, что из танка поле боя выглядит иначе, чем из армейского джипа. Я покрутился между подбитыми танками и опознал три наши машины, остальные мы смогли эвакуировать во время боя. Тут мы столкнулись с неожиданной проблемой. Я должен был вспомнить, где чей танк. Одни сгорели, другие взорвались, и из-за огня не осталось и следа от написанных номеров. Увидев взорванную машину, я вспомнил, как влез внутрь горящего танка и потушил его. В голову пришло: «Посмотри, что тебя ожидало, и как тебе повезло». Мне и в самом деле повезло, и после войны я живу с ощущением, что судьба подарила мне остаток жизни, как бы в долг. Каждая минута, каждый день, каждый год – это своего рода подарок. Я начал относиться к жизни по-другому, с благодарностью судьбе за каждый день своей жизни, ведь я получил то, чего не досталось моим погибшим товарищам.

Осматривая танки, я испытал одно из самых сильных потрясений в жизни. Я забрался в сожженный танк, рассматривая множество обгоревших вещей. Я помню, как мне на глаза попался желтоватый комок, который напоминал бесформенный кусок пластилина. Я отодвинул его. Солдат из службы опознания посмотрел на меня странным взглядом и сказал: «Осторожнее. То, что у тебя в руках, – это человек». Все, что остается от сгоревшего танкиста, – это желтоватый комок, похожий на застывший пластилин, весом в килограмм-полтора. Он спросил меня, помню ли я, кто был на этом месте. Проблемой нашего батальона было то, что он формировался из солдат и офицеров, большинство из которых вернулись в Израиль из-за границы с началом войны, и они были распределены по танковым экипажам в последнюю минуту. Без точных списков и последующих записей об изменениях в составах экипажей, когда в сгоревшем танке находишь несколько кусков того, что было человеком, трудно опознать кого-либо. Я всеми силами старался вспомнить, чей это был танк, кто был его командиром, кого из членов экипажа я помню. Это жуткое ощущение, когда приходится соскребать шпателем своих товарищей со стен или пола сгоревшего танка, я не забыл и никогда не забуду. Оно и определило навсегда мое отношение к войне.

Мы вылезали из танков с пластиковыми мешочками с останками, в которые были вложены наши записи с подробностями о погибших. Иногда мы находили целые или поврежденные солдатские жетоны и другие предметы, которые могли принадлежать людям, которые погибли в этих машинах. Возвращаясь к джипу, я обратил внимание на колючую проволоку, огораживающую место с красными треугольниками с надписью: «Осторожно! Минное поле». Я улыбнулся про себя: на минах я уже подрывался, а на этом месте смерть от меня однажды уже отказалась.

Как бы ни был тяжел для меня этот эпизод войны, оказалось, что судьба приготовила мне еще более трудное испытание. У меня возникла идея вручить каждой семье погибших карту с указанием места, где погибли их близкие, добавить несколько слов об обстоятельствах гибели и соболезнование от батальона. Получив разрешение на использование военных карт, я приготовил памятный комплект для каждой семьи. Я навестил семьи всех погибших, кроме семьи Ишая Изхара, – к ним, как я уже писал, Эхуд поехал сам, – и это было намного тяжелее, чем все, что я пережил за время боев.