Безнадежные войны

Еще во время службы, за несколько месяцев до выборов, выйдя после заседания одной из комиссий, я проходил через буфет Кнессета. Там я заметил Эхуда Барака, сидящего за столом с группой его партийных товарищей. Я поздоровался с ним. Из сидящих за столом почти никто не знал меня. И тут Эхуд спросил меня: «Скажи мне, почему ты не присоединяешься ко мне?» Слегка удивившись такому вопросу, я ответил ему: «Ты же меня хорошо знаешь. Дай сам ответ, почему». Барак посмотрел мне в глаза и медленно произнес: «Со мной, в эту партию, ты не пойдешь». Сидящие за столом удивленно наблюдали за нашим разговором, не понимая, кто это разговаривает таким образом с их партийным руководителем. Я с улыбкой сказал: «Ну и отлично. Вот видишь, ты сам знаешь ответ». В этом и была моя точка зрения, я хотел, чтобы Барак стал главой правительства, но я не видел в Рабочей партии и в ее тогдашнем состоянии партию, к которой я хотел бы или считал возможным присоединиться.

Я никогда не присоединялся ни к одной партии, ни к Херуту, несмотря на большую близость к ее идеологии, и не к Тхии хотя и был солидарен с ее партийными лозунгами при основании этой партии. Оппортунизм и лицемерие, царящие в партиях, мешали мне. Я видел поведение М. Бегина и его партийных соратников, когда они были у власти и после того, как М. Бегин сошел с политической арены. Мой первый перелом в отношении к партии Тхия возник, когда партия присоединилась к правительству, и портфель, который она попросила, был портфель министра науки. Я был хорошо знаком с Ювалем Нейманом и очень уважал его. Но при всем уважении к науке и к научным талантам и успехам Юваля Неймана не мог смириться с тем, что партия, провозгласившая лозунг «Во имя народа и страны», предпочла не заниматься основными и важнейшими проблемами. К примеру, она не попросила портфель министра абсорбции новоприбывших. Также и в партии Херут не захотели Министерства абсорбции. Молодежь, надежда партии, Рони Мило и Дан Меридор, с которыми я был знаком многие годы и надеялся, что они займут ключевые позиции, предпочли другие, технические министерства. Министерство экологии оказалось для них более почетным, более важным, чем Министерство абсорбции. И так получилось, что в правительстве Израиля национального толка, во главе с Ицхаком Шамиром, дорогим и честнейшим, как в личном, так и в политическом плане, человеком, преданность которого еврейскому народу и Стране Израиля была безгранична, Министерство абсорбции было передано партии, которую я не буду называть антисионистской, но определенно не сионистской, – ШАС. Никто из «великих сионистов» не захотел этого министерства!

Партия ШАС, принципы которой, основы и методы управления и принятия решений я категорически отвергаю, – это партия, свято преданная своим принципам. И ее представитель, Ицхак Перец, человек далекий и от проблемы выезда в Израиль, и от новоприбывших и менталитета приезжающих в то время, оказался хорошим министром абсорбции. Он действительно пытался глубже понять проблемы и решить их. Он был на сто процентов министром абсорбции, который пытался превратить это министерство в более эффективное. Но он также и пробовал, не так грубо, как другие, проводить в нем и свою идеологию. В его каденцию в качестве министра абсорбции, так же как и во времена Якова Цура и Яира Цабана, в министерстве царил человечный подход к новоприбывшим, в отличие от их последователей, даже если они и были из числа самих новоприбывших.

Отношение партий к самому дорогому для меня, проблемам еврейского народа и выезду в Израиль, то, чему я посвятил себя и всю свою жизнь, вызвало у меня отчуждение и недоверие к партиям Израиля. Я вспоминал Ицхака Рабина, который с презрением и отвращением относился к внутрипартийной грязи. Для него это было почти физическим страданием, когда он был вынужден заниматься политическими играми. В том была огромная пропасть между ним и Шимоном Пересом, и в его пренебрежительном отношении к политикану Пересу, мастеру политических манипуляций и интриг. Мне была знакома эта действительность, и у меня не было никакого желания влезать в этот партийный и политический водоворот. Но я обязан был рассказать свою правду. Я считал, что я не имею права хранить только для себя известное мне и не довести этого до сведения общества.