Безнадежные войны

За минуту с небольшим я выпустил более десяти мин. Как выяснилось при разборе ситуации, проблема была в различиях между техникой стрельбы из танка и техникой стрельбы, используемой в пехоте. В израильской армии принято, что командир танка стоит в башне, полкорпуса наружу. Во время стрельбы он не нагибается, как пехотинцы, но, напротив, немного приподнимается, чтобы увидеть, куда попал снаряд, и чтобы скорректировать для стрелка следующий выстрел. Командир танка привык поднимать голову с каждым выстрелом, а не опускать ее, как того требует техника стрельбы из миномета. Ствол танкового орудия достаточно длинный, и линия выхода снаряда, которая определяет силу ударной волны, находится перед танком и огибает его, не причиняя вреда танкистам. Поэтому у танкистов никогда не бывает слуховой травмы при стрельбе из танка. Как правило, танкисты получают слуховые травмы при стрельбе из пулемета или из миномета. Техника стрельбы из миномета совершенно другая, особенно у малокалиберных, короткоствольных минометов. Стреляющий из миномета пехотинец нагибает голову как можно ниже к земле. Эта техника знакома любому пехотинцу, однако меня этому никто не учил. Для курсантов-саперов, которые объяснили мне, как пользоваться минометом, это было само собой разумеющимся. Им и в голову не приходило, что существует другая техника стрельбы. Кроме того, они не были профессиональными инструкторами по минометной стрельбе, в отличие от офицеров-инструкторов офицерского училища, которые не удосужились проверить, насколько я усвоил принципы обращения с минометом. Халатность инструктора, его совершенно не оправданное, наплевательское отношение к своим обязанностям стали причиной моей тяжелой травмы и пожизненной инвалидности. И я еще легко отделался: за халатность и небрежности многие платили жизнями, а тысячи – увечьями.

Вернувшись на базу, я обратился к врачу, и он сразу же направил меня в Военный госпиталь Тель А-Шомер. Там меня обследовали, проверили слух, выдали заключение и велели возвращаться в училище. Заключение было в запечатанном конверте, и я не знал, что там написано. Я вернулся в училище и отдал конверт врачу-майору. Он вскрыл конверт, прочитал и сказал: «У тебя травма обоих ушей. Одно ухо пострадало меньше, другое больше. Иди на склад, сдай оружие и снаряжение, ты оставляешь училище. С такой травмой ты не можешь продолжать обучение на курсе». Я был в шоке и попытался возразить, что до окончания курса оставалось только две с половиной недели. Но врач сказал: «Это приказ». Я отдал честь и вышел, внешне сохраняя спокойствие, хотя все внутри кипело от гнева и отчаяния.

Кабинет врача был расположен на одном этаже с командованием училища. Курсантам было запрещено заходить в этот корпус без вызова, и редко кто попадал туда во время курса обучения, кроме дневальных, которых посылали туда мыть полы. Подумав несколько секунд, вместо того, чтобы направиться налево, по направлению к казармам, я повернул направо в приемную командира училища. Войдя в канцелярию, я отдал честь капитану, начальнице канцелярии. Она посмотрела на меня с удивлением и спросила: «Курсант, что ты тут делаешь?» Я спросил, на месте ли начальник училища. Она ответила утвердительно, и я попросил: «Пожалуйста, сообщи ему, что курсант Яков Казаков просит о разговоре с ним». Она слегка оторопела от моей наглости. Курсанты не дают указания офицерам, а уж тем более в офицерском училище. С соблюдением всей военной субординации разрешение на прием занимало чуть больше недели. Начальница канцелярии спросила, вызывал ли меня командир. Я ответил отрицательно, но настоял на том, чтобы она сообщила о моей просьбе. Она зашла к командиру и, выйдя, в еще большем замешательстве произнесла: «Заходи, пожалуйста». Я поблагодарил ее, отдал ей честь и зашел в кабинет.

Оказавшись внутри, я отдал честь и вытянулся по стойке «смирно». Командиром школы был полковник ВДВ Цви Баразани (Бар), о котором я много слышал как об одном из лучших бойцов десантных войск. «Яша, подойди, – сказал он. – В чем проблема?» Я рассказал ему, что получил травму ушей во время учений «Инициатива», что врач приказал мне оставить офицерское училище по состоянию здоровья. «Чего же ты просишь?» – спросил Баразани. «Мне осталось только две с половиной недели и только одно – бои в городских условиях. Это не настолько критично для офицера-танкиста. Я прошу дать мне возможность окончить курс», – ответил я. Он посмотрел на меня, я выдержал его взгляд. Полковник молчал несколько минут, и я видел, что он колеблется. Не расслабляясь ни на секунду, я продолжал смотреть ему прямо в глаза. Я постарался, чтобы, несмотря на огромное напряжение, на моем лице не дрогнул ни один мускул. Наконец Баразани тихо сказал, совсем не командным тоном: «Ладно, иди к врачу. Можешь продолжать курс». Я заметил, как он чуть заметно улыбнулся уголком рта, отдал честь, повернулся и вышел. Затем я козырнул начальнице канцелярии, на этот раз с улыбкой и, поблагодарив, направился к врачу.