Безоар

Двор был узок и затенен. Глубоким извилистым ущельем врезался он в массив мясокомбината. Он был открыт, но высокие старые корпуса нависали над ним и не давали проникнуть сюда ни единому лучику солнца. Снаружи была жара, а здесь было студено: работали мощные холодильники, двери всех были раскрыты, рядом стояли машины, в машины грузили мороженые туши, они стукались друг о друга с мерзлым звуком. Было темно и пробирало до костей, как в очереди за утренним хлебом.

Налево, окаймленные проволочной сеткой и отмеченные дорожками из навоза и всякой пачкоти, зияли ворота, ведущие к загонам. Загоны, однако, почти всегда пустовали, особенно сейчас: летом скот забивали сразу же и сразу же развозили мясо по заказчикам. Мимо загонов, мимо больших стойл скот гнали на бойню, благо забойный цех находился в том же самом здании.

Повсюду был мусор. Мусора было горы. Их надо было обходить, ступая на цыпочках, чтобы не испачкать туфли. Где-то тут был и давешний баран — Мурин почувствовал его носом. С прошлого раза мусора даже поприбавилось, хотя это мог быть и обман зрения — обстановка весьма располагала. Эти величественные курганы были неотъемлемой частью комбината, поэтому Мурин предположил, что руководство в тот раз имело в виду другую грязь, не эту. Возможно, у руководства было какое-то свое специфическое определение грязи, и ту, другую грязь убрали. Однако за этой грязью было не заметить, убрали ли ту грязь или нет. Так или иначе, но Мурин ругался — про себя и изредка вслух.

Они двигались вглубь двора, огибая грузовики. Для верности их приходилось ощупывать руками. В темноте с ними сталкивались рабочие, перетаскивающие туши. Когда это происходило, рабочие ругались, и Мурин громко им отвечал — он был рад отвести душу. Яррет молчал — он воспринимал все как должное. Ларисы не ощущалось.

Наконец подошли к входу в административный корпус. Здесь было посветлее, так что можно было разглядеть, что у входа стоят три фигуры. У них были одинаковые громадные животы и одинаковые, не вяжущиеся с этими жизнерадостными животами темные скорбные лица. Они были неподвижны и одеты в черное. Они выглядели хозяевами этого ущелья, и Мурин поклонился им. Фигуры поклонились в ответ. Это были иранцы, поставщики по предполагаемому проекту.

Внутри административного здания было тоже темно и холодно. Только на втором этаже, куда они поднялись по лестнице, стало посветлее и потеплее. Лариса уже ждала их здесь. Наверное, ей был ведом короткий путь через двор. Они вошли в большую клеенчатую дверь с надписью: «Директор». В огромном, жарко натопленном кабинете навстречу им поднялся маленький, очень уродливый человек в дорогом, превосходно сшитом костюме. Человек приветливо ухмылялся. Прежде чем здороваться с каждым из них, он привычным движением проводил рукой по поле своего шикарного пиджака.

Человека звали Давлат и он был директором Фарзандского мясокомбината.

…Не то чтобы это были переговоры. Такое пышное обозначение, характерное, кстати, для помпезного слога консультантовых меморандумов (название не менее пышное для обычной докладной записки), как-то не приставало обыденным встречам с заводским руководством в одинаковых до затертости кабинетах, что в меморандумах именовалось «дискуссии с менеджментом». Такие дискуссии обыкновенно порождали взрыв очередного необузданного условиетворчества Яррета, его меморандумы от раза к разу становились все более протяженными, сообразно с протяженностью дискуссий, а пресловутый их слог — все более тяжеловесным, изобилующим изысканными архаизмами. Иногда эти дискуссии с менеджментом, ход которых был более или менее предсказуем, именовались даже «ассамблеями».

Так или иначе, но оканчивались эти ассамблеи всегда по-разному, и в этом Мурин видел их главную изюминку. Раз или два он присутствовал на подобных встречах. Особенно запомнилась ему та, что была в прошлый раз, после которой сразу же поехали на объект. За кредитом обратилась фабрика по изготовлению музыкальных инструментов в целях модернизации своего существующего производства. Яррет был настроен положительно, с довольным видом осматривался, показывал большой палец сонным рабочим, шутил, что для достижения рентабельности нужно поставить на поток производство органов, и тогда цены этой фабрике не будет. Потом ему вздумалось потрубить, он стал требовать трубу, ему принесли трубу, нет, побольше, я же не ребенок, ему принесли побольше, в армии я играл в духовом оркестре. Он решил показать класс, надул щеки, напрягся, побагровел, на лбу выступил пот, из трубы ни звука, вдруг издал хриплый вопль и повалился, крича, что у него красно в глазах, его отвезли в больницу, долго приводили в чувство. Оказалось, у него лопнул сосуд в глазу.