Безопасность непознанных городов

— Нет, c мужчиной. Он работал в той же школе, где я преподавала английский. Я думала, без Мустафы и детей мы сможем вдосталь наладиться друг другом, устроим своего рода медовый месяц. А Мустафа забрал сына и дочь, снял все деньги с наших совместных счетов и испарился. Позвонил мне с требованием развода, сказал, что узнал о моей измене, что я негодная мать и ему бы следовало меня убить, отрезать мне сиськи и бла-бла-бла — словом, обычный вздор мнящего себя крутым самца.　

— И ты не могла ничего с этим сделать?　

— Да, ведь они были в Ираке и я, как его жена, не имела там прав. Если бы отправилась за детьми, могла не вернуться. Мустафа меня убил бы или по крайней мере запер в четырех стенах.　

В уголках ее глаз заблестели прозрачные бусинки-слезинки. Вэл зачарованно наблюдала. Капли влаги, дрожавшие на ресницах Симоны, напоминали полированный кварц. Впервые за все время в Городе Вэл увидела слезы.　

— Как давно ты лишилась детей?　

Пожав плечами, Симона языком смахнула песок с губ. Тот набился и в волосы, спутав их в колтуны.　

— Год, месяц? Ты, наверное, уже понимаешь, что время здесь кружит и кружит, словно рыбешка, смытая в унитаз. Точно знаю одно: после того как поняла, что Мустафа никогда не вернет мне детей, я бросила человека, в которого считала себя влюбленной. Пристрастилась к выпивке. Спала со множеством мужчин. Затем и с женщинами тоже, а потом с мужчинами и женщинами сразу. Мне всего было мало.　

— А затем ты услышала об этом месте.　

— От одной женщины, с которой познакомилась в Марселе. Доминатрикс. Она хлестала меня и попутно рассказывала о Городе.　

Резкий ветер закручивал песок в маленькие торнадо. В неверном свете луны пустыня казалась живой, полной кружащихся дервишей в светло-коричневых одеяниях.　

— Тебе когда-нибудь хотелось его покинуть? И вообще, возможно ли это?　

Симона вытерла слезы и поморщилась.　

— А потом что? Вернуться во Францию? Применить мои новые таланты в порноиндустрии? Смысл покидать Город? Я больше почти не вспоминаю о Марке и Ариэль. Только порой...

— Да?　

— Порой меня тревожит, как слабо я их помню. Лица моей дочурки и сына... я забыла облик моих детей. Забыла звук их голосов, любимые игрушки и телешоу. Такое ощущение, будто это дети какой-то другой женщины и я знаю о них только понаслышке.　

— Хотя бы попытайся выбраться отсюда и отыскать их. Это реально ты же знаешь. Не одна ты такая, люди находили помощь и возвращали своих детей из чужих стран либо законными средствами, либо силой. Нельзя сдаваться.　

— Я сдалась, когда прибыла сюда.　

— Если любишь их, почему сидишь и ничего не делаешь?　

— Как мне смотреть своим детям в лицо? То, что я здесь творила, то, чем наслаждалась... Я теперь другой человек. Даже если и смогу отыскать Марка и Ариэль, они не узнают меня такую.　

— Значит, просто забудешь о них?　

— Если получится.　

— Не верю.　

— Вот как? Чья бы корова мычала. Не слишком-то ты торопишься искать своего дорогого Маджида. Небось воспоминания о нем потускнели оттого, что тебе здесь днями и ночами подлизывают.　

Вэл, поежившись, отвернулась.　

— Возможно, ты права. Возможно, говорить о поисках Маджида проще, чем делать что-либо существенное. Но дети... дети ведь совсем другое. Они всегда остаются твоей кровинкой, что бы ни случилось. Ты любишь их, но твои чувства не влюбленность. Скажешь, я неправа?　

— Думаю, немного того и другого. Когда они малыши, ты испытываешь нечто очень похожее на влюбленность. Муж и любовник на время отходят на задний план. Но затем дети взрослеют и становятся независимее. Ты понимаешь, что они не часть тебя, и влюбленность проходит. Марк и Ариэль теперь кажутся нереальными. Так лучше. Менее болезненно.　

Симона погладила Вэл по волосам:　

— Однажды ты сказала, что не можешь иметь детей, но я могу. Подумываю зачать с одним из этих мальчишек, что слоняются вокруг лагеря. Мы могли бы воспитать ребенка вместе, ты и я. Что скажешь?　

— Ты вроде как явилась сюда ради волнительных ощущений и чего-то нового, а теперь говоришь так, будто хочешь семью.

— А что в ней плохого?　

— Она у тебя уже была, и взгляни, что из этого вышло.　

— Да, знаю. Я совершила ужасную ошибку и отдала бы все, чтобы ее исправить. Увы, это невыполнимо. Остается лишь жить дальше, и как можно приятнее. Я хотела бы снова иметь ребенка, семью. Неужели тебе не хочется того же?　

— Временами мне хочется опять стать ребенком, но чтобы рядом был кто-то добрый и любящий, тот, кто не причинит мне боли. Увы, слишком поздно.　

— Нет, не поздно. Не поздно, если окружим друг друга и наше дитя любовью, которую недополучили сами.　

— Так по-домашнему... А насиловать и кастрировать будем просто в качестве хобби?　

Плечи Симоны задрожали. Она тихо всхлипнула.　

— Меня все это уже не развлекает, как раньше. Порой мне снятся кошмары. Становится стыдно.　

Вэл обняла Симону, удивляясь слезам на своем плече и тому, что приятельница способна на угрызения совести.　

— Попав сюда, я повстречала разных людей, но ты единственная, кто плачет. Твои слезы меня пугают.　

— Потому что сама ты плакать не умеешь?　

— Наверное, да.