Безопасность непознанных городов

Едва Вэл поднялась на колени, как он нарисовал какой-то знак расписанными хной руками. Решетки, закрывающие туннели, поднялись.　

— Даже лучше, что вас двое. Так смерть займет больше времени. Кстати, рекорд у этого способа — четырнадцать с половиной часов, но, поскольку ты не одна, возможно, теперь понадобится день или больше. Внутренние разрывы, кровотечения рано или поздно тебя прикончат. Скоро ты поймешь, о чем я. — Он глянул вниз. На губах играла недобрая улыбка. — Не волнуйся. Я ненадолго. Еще вернусь посмотреть, как ты умираешь.　

В глубине туннелей нарастал гул, шаркали по камню ноги, слышалось тяжелое дыхание, что могло принадлежать как человеку, так и чудовищу. Вэл отчаянно огляделась в поисках ножа. Его рукоять торчала из-под отсеченной груди противницы.　

Едва Вэл протянулась к клинку, как гул превратился в гортанный рев и то, что решил натравить на нее Филакис, вырвалось из туннелей.

29

Когда в туннелях, ведущих к пыточной яме, раздался оглушительный гул. Брин наслаждался новой игрой с плоской крыши дворца.　

Он сидел на корточках, обнаженный, если не считать льняной набедренной повязки и тончайшей рубашки, призванной защищать чувствительную кожу от солнца. Талию обхватывал импровизированный пояс с инструментами, из многочисленных кармашков которого торчали любимые игрушки: нож для колки льда и плоскогубцы, наручники и пригоршня длинных гвоздей. Методично сдирая с себя маленькие полоски кожи, Брин бросал их вниз.　

Несколькими этажами ниже собралась разношерстная банда самых отмороженных выродков и безумцев на свете. Скудные подачки приводили их в исступление, сравнимое с религиозным экстазом фанатиков, которым бросают Тело Христово.　

Незадачливые каннибалы дрались, царапались и рычали друг на друга даже из-за крохотнейших кусочков.　

Брин уже слышал об этом никчемном племени. Вивисекторов презирали не меньше, чем тупиковщиков, а боялись куда сильнее. Вторые хотя бы ограничивались надругательствами над мертвецами, а вивисекторы поедали и живых, и мертвых. Свое прозвище они получили за то, что любили живьем обдирать жертв, срезали с них кожу, как ребенок-привереда корочку с тоста. Кусочек мяса или чашка крови из живого тела возбуждали их сильнее секса. Они были акулами Города, охотились на раненых, престарелых, больных.　

Свежие, еще сочащиеся сукровицей ожоги привлекли каннибалов к Брину, словно гончих запах оленины. Они рыскали в тенях и выглядывали из узких окон-амбразур — глупые упыри, чье соперничество из-за добычи вынуждало их шпионить за соплеменниками столько же, сколько и за потенциальной жертвой. При всей своей многочисленности каннибалы ни разу не осмелились напасть. Как бы отвратительно ни выглядел Брин, они чувствовали: перед ними далеко не развалина, неспособная дать отпор.　

С вивисекторами, как со всеми одержимыми, можно было поиграть.　

И вот Брин зачарованно наблюдал, как толпа внизу дерется за бросаемые струпья. Однажды, пытаясь посеять хаос, он отрезал бритвой кончик пальца, и с полдесятка тощих дикарей затеяли из-за угощения кровопролитную битву.　

Брин перегнулся через стену и оскалил волчьи клыки.　

Сначала он плюнул на своих поклонников. Затем, когда его перестали развлекать голодные взгляды этих психов, начал швырять камнями.　

Вивисекторы бросились врассыпную с проворством водяных клопов.　

В этот миг под ногами Брина раздались звуки, что шли из глубины здания, где находился муравейник коридоров с пыточными камерами Филакиса. То были не крики боли, уже настолько привычные, что стали вызывать лишь скуку, а завывания, порожденные похотью и весельем. Дикие мужские вопли.　

Брин был не из тех, кто упускает зрелища и возможности, поэтому решил, что этот шум стоит исследовать.　

Он вернулся к одной из веревочных лестниц, что соединяла третий этаж с крышей, и начал спускаться, не забывая поглядывать на вивисекторов.　

* * *

Вырвавшиеся из туннелей пленники Филакиса были не в том настроении, чтобы испугаться ножа Вэл, и вскоре вырвали его. Они казались невосприимчивыми к боли, их налитые кровью фаллосы были сжаты мучительно тугими эрекционными кольцами.　

С полдесятка набросились па женщину с удаленной грудью и сорвали ужасы, пришитые к ее рту и гениталиям.　

У Вэл, естественно, не было столь странных преград для насилия. Мужчины задрали на ней джеллабу и, отчаянно спеша воспользоваться ее телом, дрались и ссорились между собой.

Когда в нее проникли, внутри было сухо. Казалось, член насильника обвернут наждачной бумагой.　

За спиной мужчины толпились остальные. Впервые за всю взрослую жизнь она не ощущала никакого желания.　

Даже гипнотически чувственная атмосфера Города не могла заглушить ужас. Тело превратилось в тюрьму, крушимую ордой сбежавших заключенных. Остались только боль, вторжения и удушающее чувство, что она больше не принадлежит себе и даже смерть не будет личной — лишь отвратительным завершением этой мерзкой свалки.　

Спасения нет, подумала она, когда ее насильник отошел и его место занял новый.　

Оставалось уповать на то, что Филакис ошибся насчет времени. Вэл надеялась умереть быстро.

* * *