Безотцовщина

Поравнявшись с девушками, Володька вздернул коня на дыбы.

– Нюра, я там сводку привез!

– Чего? – рассмеялась Нюрочка, показывая свои белы зубки.

– Я говорю, сводку привез.

– Вот обрадовал. Не видала я сводок.

"Ничего, Нюрочка, – мысленно шептал Володька, провожая ее глазами. Посмотрим, что завтра запоешь".

Прибежит к председателю: "Тут ошибка, Евстигней Иванович. Антипин все перепутал. Володьке свое приписал".

Э, нет, Анюточка, не ошибка. Ничего не поделаешь, придется тебе в свои книги вписывать, да еще и на стенку вывешивать. И это даже хорошо, что в сводке про лодырничанье сказано. По крайности поверят.

– Володченко, ты ли это?

Володька оглянулся. К нему, выписывая пьяные восьмерки, медленно приближался Никита. Рубаха выпущена из штанов, ворот расхлестнут…

– Никита, я сводку привез! – с прежним задором крикнул Володька.

– Сводку? А я думал, водку, – пьяно сострил Никита.

Володька разъярился:

– Это почему вы не приехали? Смотри, старая киса, мы тебя с Кузьмой Васильевичем выведем на чистую воду.

Ты у нас еще попляшешь…

Никита так и остался стоять с разинутым ртом посреди дороги.

– А что, в самом деле, – горячился Володька, погоняя коня. – Там сено гниет, а он гулянку развел. Нет, с этими порядочками надо кончать. Вот общее собрание будет, и он первый шумнет: хватит, побрнгадирил. Антипина предлагаю.

Собственно, заезжать к жене Кузьмы было незачем.

Кузьма ничего не наказывал. Но как это? Напарник приехал с сенокоса имимо. Не годится!

Марья, жена Кузьмы, худая черноглазая женщина на сносях, подтирала тряпкой пол. На полу были расставлены тазы, и в них с потолка капало.

Ребятишки – славненький такой бутуз, весь в Кузьму, и заплаканная девчушка-сидели на печи.

Володька подмигнул мальчику, сказал:

– Марья, Кузьма Васильевич поклон наказывал. Посмотри, говорит, как там мои…

– Поклон? – Марья тяжело выпрямилась. – Черт ли мне в его поклоне! Лучше бы он вместо поклона избу перекрыл. Утонули – живем.

– Понимаешь, – начал разъяснять Володька. – Он партейный…

– А партейному-то дом не нужен? Все как люди, а он… Ну уж, я ему задам…

– Ну, ты губы-то не очень!..

– Что?

– Я говорю, губы-то подожми. Муха залетит. Мужик у тебя золото, а ты против него ворона бесхвостая. Понятно?

Дома матери не было. На столе записка, крынка молока и граненый стакан, прикрытый ячменной лепешкой.

Володька приоткрыл стакан, понюхал: вино.

"Ешь, пей, отдыхай, а это от меня праздничное. Меня вызвали на ночное дежурство…"

Володька скомкал записку. Знаем это ночное дежурство. Как праздник, так и ночное дежурство… Но спасибо и на том, что о праздничном вспомнила.

Когда он вышел из дому, дождь все еще моросил и был тот самый час, когда пьяное веселье, уже не вмещаясь в домах, вываливается на улицу. То тут, то там разнобойно горланили песни…

Возле клуба кипела людская мешанина. Всем хотелось попасть в помещение. Но старенький клубик не мог вместить и половины желающих. И вот толпа со смехом, с задорными, поощряющими друг друга выкриками штурмом брала узкий проход на крыльцо. Давили, жали, откатывались и снова, развлекаясь и улюлюкая, устремлялись вперед.

Володька попал в самую середку толчеи, и его буквально на руках внесли в помещение.

В клубе, несмотря на то что все окна были раскрыты настежь, жара стояла не меньше, чем на покосе. И трудились тоже по-страдному. Пьяные бабенки, обливаясь потом, выколачивали пыль из каждой половицы. Некоторые резпились даже на сцене.

– Коля, Коля, быстрей! – выкрикивали плясуньи.

Володька, зажатый в углу у печки, с недобрым чувством смотрел на Кольку. То, что Колька сидел развалясье в цветнике девчат, – понятно. Гармонист. Но откуда у него взялась эта кожаная куртка? С молнией, с замочками на грудных карманах. Брат прислал из города?

"Бабий час" кончился так же неожиданно, как и начался. Поскакали, повытрясли из себя дурь и валом хлынули вон.

В клубе стало просторнее. Уборщица Аксинья побрызгала на пол из графина. Кто-то за сценой завел патефон.

Танцы!

У девчонок от удовольствия заблестели глаза. Что ж, это им надо. Без разминки не могут.

К Нюрочке подрулил высокий сутуловатый Гриня-левша. Володька не слышал, что сказала Нюрочка, но, судя по тому, как Гриня-левша, еще больше ссутулившись, попер на выход – «курить», как говорилось в этих случаях, был отказ.

Ах, если бы он умел танцевать! Мог бы пригласить.

Конечно, мог бы. А почему нет? Вон какая морошка топчется, а он как-никак с самим Кузьмой тягается. И плевать, что ростом не вышел. Гриня-левша-каланча перед ним, а ушел не солоно хлебавши.

Пары кружились, а Нюрочка все еще сидела на скамейке. Нижнюю губку закусила, левый глаз прищурен – всегда так, когда не в духе.

Может, подойти ему? Неужели это такая хитрая штука перебирать ногами? И вдруг он увидел, как Нюрочка, разом просияв, вскочила на ноги…

"Надо уйти, надо уйти, – твердил себе Володька. – Чего он еще ждет?" Но он не уходил. К нему оборачивалась стоявшая впереди баба, разъяренно шептала:

– Не дуй ты мне в шею. И без того жарко…

А он все стоял и стоял…