Безумец и его сыновья

Украл он ее утром, когда холм еще спал. Помогло ему в этом его молодое здоровье. Подхватил ее на руки и вместе с нею сбежал с холма. Майка и охнуть не могла.

Пьяница, продрав глаза, катился следом – но было поздно. Швед уже занес Майку в кабину и так на нее глядел, и так лопотал, сбиваясь и путаясь, о своей невероятной любви, что девушка, поднявшая было руку, распознав смысл его невнятного лопотания, еще более похорошевшая, смягчилась. И, взглянув пристальнее на иностранца, ласково погладила его по щеке.

Ту т же забыты были Строитель, сестра, отец, холм – все было забыто. Вот какая в ней проснулась любовь!

А Пьяница, запыхавшись, уже залезал на приступочку кабины.

Взревел мотор, дернулась машина, отбросив рыжего Безумцева любимца, и шофер, увозя невесту неизвестно в какие дали и в какую судьбу, погнал совершенно безрассудно. И ведь Майка не воспротивилась, не попыталась вылезти – бесследно исчезла вместе с ним, растворилась, словно ее никогда и не было!

Пьяница закрылся ладонью от солнца, вглядывался, да только напрасно – никогда здесь больше Майку не видели.

Явившегося студента никто не успокаивал и не утешал. Строитель настолько был потрясен, узнав обо всем, что случилось, что даже как-то обессилел. Дрогнули обычные его сдержанность и мужество, слезы готовы были брызнуть. Сел он на холме, отвернувшись от всех, и на какое-то время словно окаменел.

Между тем появилась в то лето возле холма забытая было уже всеми Аглая. От времени скорчилась она уже так, словно несла на своем горбу огромный камень, глаза ее утопали в кожаных мешках, и дряхлая кожа свисала с ее лица – настолько она сделалась старой! Но при знахарке по-прежнему был короб, и рядом с нею тонкая немая девушка неслышно ступала босыми ногами.

Старуха искала коренья на прежних своих местах у озерца – и не могла найти – все оказалось погублено дорогой: лишь мазутные пятна были там, где прежде росли целебные травы.

И тогда Аглая пересекла ржаное поле и встала со своей приемной внучкой у подножия холма, и задрала седую голову на Безумцево логово. Космы ее развевал поднявшийся в тот день ветер. Безумец, словно почуяв что-то, поднялся со своей овчины. Та к они и застыли. Девушка по-прежнему цепко держалась за высохшую руку старухи.

Братья все видели и слышали.

Старуха проскрипела:

– Еще не подох? Все бесишься! Черти еще не утащили тебя за собой в яму!

Безумец за словом в карман не полез – и он не мог скрыть удивления:

– Оглянись! Костлявая за тобой подбирает твои следы. Не первой ли загремишь?

Аглая продолжала задирать на холм голову:

– Недолго уже отплясывать и самому Сатане! Недолго жеребцу покрывать кобылиц.

– Ступай в ад, карга! – откликался с холма Безумец. – Какое твое дело до моих причиндалов? А я еще и помочусь на твой гроб!

– Чтоб оторвало у тебя мошонку! – грозилась старуха. И предрекала: – Недолго осталось тебе веселиться! Исчезнешь, бесовская сила, и дом твой провалится. Исчезнет, как его и не было!

Безумца прорвало. Разозленный, он продолжал орать:

– Не такой я и старый! Я еще и с твоей подпоркой побалуюсь! – показывал на поводыря. – Ступай-ка сюда, милая! – орал, подбоченясь, девушке. – Отсюда вижу, какие славные у тебя титечки – то-то их пощупаю! Стосковался я по таким вот сиськам, молоденьким, торчащим, что два стожка…

– На тебе смерть Татьянина! – отзывалась Аглая. – Не ты ли и жену довел до могилы?

И Безумец вовсе взбесился, когда услышал такое. Даже Строитель побледнел, ибо не видел своего ненавистного отца в таком бешенстве. Пьяница не знал, куда и спрятаться. Собаки, лежащие уже на смертном одре, завыли, яблони задрожали – вот каков был его гнев!

Рокотом прокатился по окрестностям его гневный голос:

– Не ты ли, проклятая, забила ей голову своими бреднями? Не ты ли замутила ее башку? Не от тебя ли сбрендила моя женка и поволокло ее по дорогам, и сделалась она посмешищем? Убирайся, пока не проломил твой поганый череп… За то мне смерть спасибо скажет! То-то устала бродить за тобой – дай хоть ей отдохнуть… Проваливай, гадина! Не тебе сковырнуть меня своими бормотаниями, беззубая змеюка. В другом месте подбирай свои корешки. И попомни: я еще попляшу на твоих костях!

Книжнику, заметив, с какой жалостью тот смотрит на немую, Безумец крикнул:

– Отчего пялишься на девку? Сбегай вниз, задери ее подол! Увидишь, что там, под подолом. Вон, сколько угодно кустов повсюду. Хватай ее, петухом наскакивай, топчи, пока она под тобой, и нечего пускать слюни, нечего пялиться без толку коровьими своими глазами!

И продолжал, подбоченясь:

– Разве петух упускает добычу? Разве жеребец не раздувает ноздри, когда замечает кобылку? А видел ли, что вытворяет с коровами выпущенный по весне бык? Сбегай с холма, сосунок. Вздохи и слюни оставляют с пустыми руками. Не всю жизнь тебе пялиться на облака – что толку в этом чертовом небе? Отсохнет твой корешок от таких бесполезных взглядов!

И, сказав так, насмешливо плюнул в сторону Аглаи – и пошел к своей овчине. Ярость его спадала мгновенно, как только он бросал взгляд на овчину. Вот каков был их отец! Вот каков был Безумец!