Безумец и его сыновья

— Печалуюсь также о ваших глотках:
Каково им, бедненьким, петь, надсаживаться,
Каково трудиться, когда ублажаете вы молодок частушками?

Мужички, остановив лошадей, спрашивали:

— Откуда ты, парень?

Зачастил Алешка:

— От великой горы, где живет Пахом,
Там корыто стоит с преогромный дом,
В корыте том девки купаются,
Молоком по утрам обливаются.
Одна заплетала косу,
Расчесав волосья за версту.
Я зацепился да замотался,
На бабьей голове оказался.
А там-то смотрю, со всех концов
Уже намотано у нее молодцов.
И все кричат: «Отпусти! Отпусти!»
Девка не слышит, как ни проси.
Тогда я добрался до уха,
Крикнул так, что дошло до ее слуха.
Меня распутала, отпустила,
Да, неловко подхватив, чуть не задавила,
Двумя пальцами зажав, как жука,
До сини намяла мои бока.
От нее я бежал три дня,
А девка та шагнула — и вновь возле меня.

Мужички тогда переглянулись, засмеялись и сказали:

— Языком чесать ты мастер. А как работать, косить да пахать, да хлеб убирать?

Алешка запел:

— Я великий работник, ловкой,
Всюду славлюсь своей сноровкой,
Как меня запускают в печь —
Нечего после меня стеречь.
Не найду я гуся в печи,
Обглодаю сами кирпичи.
Так кошу я за столом ложкой,
Остаются пустые плошки.
Сам я сею после себя лишь кости,
Вот и не приглашают меня в гости.
Хлеб убирать я также горазд,
Есть у меня для этого амбар,
Вроде не велик, а исчезает в нем все
Что на столе стоит!
Туда заскочит — назад не появляется!

Разевал свою пасть и вытаскивал из-за голенища ложку. Мужички сказали с телеги:

— Ну, тогда нам подходишь. Садись.

Плут себя не заставил упрашивать. Сел да спросил:

— А кто вы будете, люди добрые? Не просты, как я погляжу! Кем надо быть на Руси, чтобы так едать в три горла, гулять да приплясывать?!

Переглянулись на то мужички, посмеялись да отвечали:

— Точно подметил, глазастый! Это нами и надо быть на Руси, чтоб так плясать да погуливать!.. А более нас не спрашивай. Ешь, веселись!

Плута не надо было упрашивать. Отпивал из поданной бутыли брагу и запивал ее кислыми щами, приготовленными для похмелья, а еще закусывал огурчиком. Одна молодка смотрела во все глаза на ражего парня, любуясь им да слушая Алешкины поговорки. Мужички вновь загудели, запиликали музыку и вперед лошадок бросались приплясывать, поднимая дорожную пыль, скрипя сапогами.

4

Доехали они до гостиницы и перемигнулись с трактирщиком. Заказали себе обильную трапезу. Алешку усадили с собою. Плут веселился и заглатывал все, что приносили им на стол. К Алешке взялись подсаживаться гулящие бабы. Та же молодка сидела тихой да печальной, не сводя глаз с парня.

Новые знакомые Алешку к бабам подталкивали:

— Выбирай себе любую голубку.

Хмельной Алешка сказал, хвастаясь:

— Со всеми мне будет ловко!

И приготовился выбрать себе, но наклонилась к нему, подгулявшему, печальная молодка:

— Возьми меня, сладкоголосый. Не пожалеешь.

Принялись его мужички отговаривать:

— На что тебе смурная? Холодно будет с нею — зальет тебя слезами.

Она же за собой повела веселого парня. Поднялись в гостиницу и проходили множество комнат, каждую с кроватью и пышной периной.

Молодка шепнула:

— Бери вон тот чулан, с окном, выходящим во двор.

Остались они в чулане. Спрашивал плут, удивляясь:

— Отчего ты, милица, печальна?

Прижалась к нему молодка, заплакала:

— Ясноглазенький мой соколок. Сидела я давеча на телеге вместе с подругами, пила да радовалась — и повстречалась нам бабушка, горбатая да кривая, едва брела, на клюку опиралась. Ой, и страшны были ее костлявые руки — захолодело мое сердечко.

— Что тебе до старой нищенки? — спрашивал плут беспечно. — Сама ты, словно сдобная пышечка.

Но вздыхала молодка:

— Была сума у той нищенки, а там лишь сухарь да кружка, глаз ее слезился, подобно собачьему, и не осталось зубов — разгрызть тот сухарь — она от бессильности плакала.

— Полно тебе, лебедушка, — отвечал парень. — Ручки твои пухлы и нежны, словно у младенчика, губки твои — две ягодки красные, налитые две вишенки — стоит тебе убиваться, печалиться?