Безумец и его сыновья

— Отчего ты, глупой, льешь слезы? Тебе-то что, беспорточному? Ешь и радуйся!

Покаялся плут:

— Всех я дурю, обманываю, но есть то, что и мне обмануть никак невозможно!

— Что же это?

Похлопал Алешка по своему набитому животу:

— Вот что неподкупнее всех комиссаров! Как ни дури его, ни уговаривай, нынче успокоившийся, назавтра уже погонит меня на пропитание! Его-то не обмануть, не усовестить… И не набить впрок!

Так, уставившись на столы, ломящиеся от угощения, не в силах больше проглотить ни кусочка, ревел белугой.

3

Монах в то время оказался заживо погребен в черной яме — примерзал он к стенам, покрывался инеем. Вода при дождях доходила до горла узника. В том каменном мешке даже крысы бегать не отваживались.

Охранники наклонялись иногда над ямой:

— Сидеть тебе здесь до самого коммунизма!

От цинги шатались зубы монаха, пухли десны — но не слышно было от него ни стона, ни жалобы.

Один охранник слюбопытничал:

— О чем, монашек, думаешь? Что утаиваешь?

Монах отвечал:

— Не за телом моим немощным поставили тебя приглядывать? Карауль живот мой, но не душу! Душа — не забота тюремщиков. Ей разве прикажешь остаться подле костей?

4

А плуту на базаре повстречался торговец, поклявшийся бочонок пива выставить тому, кто скажет — что дороже всего на свете.

Собралась возле бочонка толпа. Выбрался из нее покалеченный красноармеец:

— Самое дорогое на свете — счастье простого люда! Не пожалел я самого себя ради этого счастья. Вот пробита голова, и нога прострелена, от руки осталась культя. Не дорога заплачена цена?

Вмешался тогда один нищий:

— А по мне, быть безногим, безруким, были бы великие деньги! Как большевики за счастье не сманивают, нет ничего дороже золотишка. На том земля держалась и держится!

Засмеявшись, Алешка сказал:

— Ну, это вопрос не заковыристый. Откупорьте бочонок — покажу вещь самую дорогую, дороже ее ничего нет!

— Где?

— Да вот, у меня за пазухой.

Стали его спрашивать:

— Какая она? Большая или малая?

Плут ответил:

— Лучше, если много ее, но и малая часть плоха не будет. Но, поистине, чем ее меньше, тем она дороже. Отдадут за эту вещь все монеты, все драгоценности. Готовы отдать за нее и великие дела! На ней до конца землица и держится!

— Что же это? Показывай! — закричали нетерпеливые.

Полез Алешка за пазуху и вытащил краюху хлеба:

— Вот за что готовы отдать сокровища. Видывал я — и душу за это отдавали без жалости!

Все радостно кинулись к бочонку, поддакивая вслед за плутом:

— Правда твоя! Нет ничего дороже того, что носишь ты за пазухой!

И полилось пиво в истосковавшиеся глотки.

5

Монаху в глубокую яму тюремщики бросили заплесневелый сухарь. Один сказал другому:

— Посмотрим, как вопьется в него. Будет грызть цинготными зубами, выпадут и последние.

Монах к подачке не притронулся.

Тогда сказал один охранник другому:

— Никак оставил бренный мир монашек и воспарил, как грозился? Не может быть такого, чтоб не набросился на еду. Пошевели-ка его палкой!

Опустили в яму палку и ткнули сидящего.

Из темноты, из тюремного смрада ответил яростно:

— Коли хлебом единым питался бы человек, возликовал бы Рогатый!

Ему кричали сверху:

— Жри — не ровен час, подохнешь!

Был непреклонен упрямец:

— Жив, жив иным человече!

6

Пока сидел праведник, Алешка-плут все колесом ходил! Был он уже ражим мужиком, и хоть волосы и курчавились, проглядывала уже на голове лысина, прятал он улыбку в рыжие усы, хмельные глаза его на все глядели с прищуром.

Прибыв в один город, удивился пройдоха песням да пляскам. И спрашивал кабацких завсегдатаев:

— Что у вас за веселье играется? Как ни иду по улицам, слышу частушки, как ни пройду площадь — заливаются гармоники!

Ему ответили:

— Ты что, не знаешь о том, что сама наша власть наказывает? Решено повсюду высушить слезы, хватит, наплакались! Идем к новой жизни с прибаутками, с песнями!

И правда — плясали повсюду обыватели. Оркестры по улицам нажаривали польку-бабочку, во всех дворах заливались гармоники, повсюду постукивали умельцы деревянными ложками, распевали во все горло частушки, присказки да приговорки голосили, повизгивали румяные девки:

— Пятилеточка не веточка,
Нельзя ее сломать.
Мы за эту пятилеточку
Готовы воевать.

Вторили девкам приодетые, причесанные мужики:

— С неба звездочка упала,
С высоты на самый низ.
Мой товарищ — агитатор,
Я — партейный коммунист!

Заливались хоры по тупикам и проулочкам:

— Говорят, в колхозе худо,
А в колхозе — хорошо.
Нынче выдали полпуда,
А потом дадут еще.

Сам комиссар, местная власть, покрикивал, разъезжая повсюду:

— Давай, поспешай, ребятушки! Славим дружно новую жизнь, поем поприветливей, чтоб отсюда докатилось до самой Москвы наше молодечество! — И приказывал чаще ударять в ложки, бойчее поддавать гармоникам и балалайкам. Жители старались — и старухи дедам помогали, подхватывая: