Безумие

— Было бы ошибкой считать, что мы слепы совершенно. Психиатрией накоплен колоссальный эмпирический материал. Не чужды мы и некоторых теорий, Гершин-Горин опять усмехнулся. — Например, мы отлично знаем, что такое травматическая психиатрия. Умеем сознательно лечить психиатрические заболевания инфекционного характера; последствия сифилиса, энцефалитов, лихорадки и так далее. Недурно мы разбираемся в незначительных отклонениях от стереотипа, скажем, при различного рода неврозах и истериях. Но если посчитать зрячее поле нашей деятельности, то оно составит не более 50 % всей площади психической равнины. Другая же половина, в том числе и пресловутая шизофрения, для нас девственно темна. Мы применяем те или иные методы лечения лишь потому, что они дают желаемый эффект; лечение таких заболеваний, кстати говоря, отличная модель "черного ящика". Конечно, психиатры отнюдь не чужды некоторых вольных гипотез. Однако чтобы превратить их в настоящие теории, нам не хватает главного — знания того, что собою представляет безумие в чистом виде, при полноценном с физической и морфологической точки зрения мозге. Мало того, что мы не знаем ничего о болезненном состоянии, о безумии, мы плохо представляем себе, что такое сознание полноценное, что такое простая вульгарная мысль.

— Это вы напрасно… — упрямо сказал я, глядя в пол. — Философия давно установила, что такое сознание и что такое мысль.

— Вы думаете, я не знаю философского определения сознания? Сознание свойство высокоорганизованной материи, оно не материально, а идеально, не субстанционально, а функционально. Знаю! Может быть, для философии эти определения и хороши, но я не философ, я врач. Мне надо лечить людей или по крайней мере знать, что они не излечимы. Лечить эффективно и гарантированно. А чтобы это делать, надо четко представлять себе, что значит с точки зрения внутренней технологии мозга мыслить правильно или неправильно, грубо говоря, какова формула разума и какова — безумия. Поиск ключей к сознанию, мысли, а стало быть, и к исцелению безумия, ведется ныне не в кабинетах психиатров, а на листах бумаги с математическими формулами, в лабораториях, где создаются сложнейшие логические машины. Однако — в этом я убежден твердо — вы, кибернетики, достигнете немногого, если не пойдете на альянс с нами, психиатрами.

— Путь к сознанию лежит через психонику, — шутливо продекламировал Гранин.

— Совершенно верно, — серьезно согласился Гершин-Горин. — Психоника давно стоит на повестке дня. Кстати, о функциональности сознания. Тот факт, что фундаментально мертвые машины, чрезвычайно далекие субстанционально от живого мозга, страдают чисто человеческими пороками, — неоспоримое свидетельство в пользу функциональности сознания. По-видимому, некоторые психические заболевания, и прежде всего шизофрения, имеют функциональный характер. Их корни лежат глубже живой ткани, глубже электробиохимии, они — в самой сущности мышления!

— Все очень и очень интересно, — флегматично заметил Гранин, глядя в пространство.

Гершин-Горин рассмеялся, откинув назад свою крупную голову.

— Вы хотите сказать, что мы напрасно теряем время? И что, может быть, вы напрасно со мной связались? Не торопитесь с выводами!

— Вот уж этого я не думаю, — совершенно искренне ответил Сергей, — просто меня интересует один весьма конкретный вопрос.

— Слушаю, — деловито сказал Гершин-Горин, останавливая свой цепкий взгляд на Гранине.

— Не замечали ли вы у живого мозга нечто похожее на режимы работ?

— Пожалуйста, поконкретнее. Сергей потер лоб и усмехнулся.

— Конкретнее — это трудно, особенно в терминах психиатрии.

— А вы не стесняйтесь в терминологии.

— Скажем так, автомашина с двигателем внутреннего сгорания имеет несколько передач, несколько скоростей, как обычно говорят. Одну — для трогания с места и крутого подъема, вторую — для разгона, третью — для езды на максимальной скорости по ровной дороге.

— Понял, — перебил Гершин-Горин, с интересом глядя на Сергея, — а что, разве у логосов нет режимов работы?

— Нет.

— Ничего похожего, — подтвердил я.

— Тогда… — на лице Гершина-Горина появилась тонкая улыбка, — нет ничего удивительного, что логосы сходят с ума!

Мы с Сергеем переглянулись. Разговор становился интересным! Гранин уселся поудобнее и деловито попросил:

— Объясните-ка подробнее.

— Если пользоваться вашей аналогией с автомобилем, то и объяснять, собственно, нечего. Представьте себе машину, которая имеет лишь одну первую скорость. Колоссальный расход энергии, работа на износ — и мизерные результаты. Если это и не сумасшедший, то во всяком случае — ненормальный автомобиль.

— Аналогия любопытна, — заметил я, — но надо еще доказать ее состоятельность применительно к логосам.

— Не забывайте, коллега, — вежливо, но не без ядовитости ответил Гершин-Горин, — я психиатр, а не математик. Доказывать и устанавливать ваша прерогатива, а я пока — вольный сын эфира и могу гипотезировать, не связывая себя скучными догмами и унылой аксиоматикой.