Безумие

— Да нет вроде, хотя, кто знает, но… нет, все нормально… ну полюбил я! Влюбился! С первого взгляда! Что, не бывает такого?

— Нет.

— Ну, у нас это… разное видение.

— Видение тут одно: ты — чокнутый мужик, одуревший от всех свалившихся на тебя приключений, с гипертрофированным либидо, что вполне объяснимо в таких экстремальных ситуациях. Но не до такой же степени!

— Слышь, Костик, ты психиатр, да?

— Да, сейчас да. И психиатр, и сексопатолог, и социальный работник. Ты о последствиях подумал? Ну, трахнешь ты ее сегодня, ну, еще и завтра и послезавтра, а потом вывезешь ее в Москву, и че ты там с ней делать будешь? Отучать на корточках писать?

— И буду. И отучу. Лучше, кстати, с чистым листом работать, чем блядей наших московских под себя переделывать.

— Это ты сейчас так говоришь. А через неделю она тебе надоест — какать будет в углу в коридоре, или еще что, тогда чего делать будешь — в бордель сдашь?

— Щас по морде дам.

— Ладно, мальчик ты взрослый, наше дело было тебе мозги вправить — не хочешь адекватных людей слушать, не надо. Тебе расхлебывать.

Стасик во время этого разговора чувствовал себя очень неловко.

— Слушай, Кирилл, это, конечно, твое дело, мы давить не имеем права, но ты все-таки подумай еще раз, пока время есть.

— Да вы чего, мужики? Вы о чем? Какое время? Мы что, уже в вагоне СВ в Москву едем? Ты, Стас, говоришь, пока время есть? Да его, может, и нет уже. Может, нам считанные часы остались? Может, у меня появилась первая и последняя возможность пожить в счастливом браке? Хотя бы одну ночь!

За воротами послышался шум подъехавшего автомобиля, хлопнула дверца, открылась калитка, и во двор энергично зашел мужчина лет сорока. Кожаный пиджак, брюки (именно брюки!), кожаные туфли (именно туфли!), тонкие усики, загорелое лицо. По таким в прошлые годы сходили с ума на всех танцплощадках юга. Направился прямо к нам. Протянул руку. «Джабраил». Рукопожатия.

— Давайте пройдем в дом, сядем, поговорим, — речь почти без акцента.

Зашли в «гостиную». Она была пуста. Сели за стол.

— Вы, наверное, догадываетесь, зачем вы здесь, — сделал вступление Джабраил. — А вы старший? — он посмотрел на меня.

— Догадываемся. Я старший. А вы, простите, кто?

— Я ваш э-э-э… — он побарабанил пальцами по столу, — я ваш куратор. Я хотел бы объяснить вам ваши обязанности…

— Секундочку, — надо было срочно перехватывать инициативу, — мы свои обязанности много лет знаем, я хотел бы уточнить ВАШИ обязанности.

Джабраил растерялся. Все-таки мы были в некотором роде пленными. Я не дал ему продохнуть:

— Хочу обратить ваше внимание: мы — не пленные, явились сюда по доброй воле, в силу специфики нашей работы. Сразу хочу предупредить — навязать нам что-либо невозможно.

Джабраил усмехнулся.

— Пленные — не пленные, независимые. Зависимые! Уйти-то вы отсюда все равно не можете.

— А вы — можете?

Он не нашелся что ответить. Я продолжил.

— Давайте так. Мы — партнеры. На данном этапе мы сотрудничаем. Мы не выполняем никаких указаний, просто делаем свою работу. Для вас ведь очень важен сам факт нашего присутствия здесь. Кстати, именно об этом я договаривался с Надиром Хачилаевым (тут я приврал, но не станет же он проверять, да если и станет — что с того?). Кстати, Надир здесь?

— Без комментариев. Хорошо. Я понял. Не будем выяснять, кто круче, — это делу повредит (вот умница). Какие у вас возможности?

Я пожал плечами.

— Да так себе… Камера. Но здесь ведь нет перегона. Так что снимать можно только на будущее. А так — спутниковый телефон, всегда можно выйти в прямой эфир, хоть теле-, хоть радио. Но этих телефонов у вас у самих полно.

— Это не важно, вы могли вообще с пустыми руками приехать. Вы правильно сказали — важно само ваше присутствие здесь. Ваш голос узнают. Вы расскажете миру правду — пускай по телефону, не имеет значения.

— А кстати, какую я должен рассказывать правду? У нас с вами может быть разное представление.

— Как какую? Федералы стягивают войска, подгоняют авиацию — хотят задушить нашу маленькую республику. Сначала будут бомбить наши мирные села.

— Мирные?!

— Вы женщин, детей, стариков видели?

— Видели.

— Значит, села мирные.

— А я ведь могу рассказать и про оружие, которое видел даже у детей.

— А это пожалуйста — мы же должны защищаться. Наше дело правое — нашу правду не задушишь, не убьешь…

«… Эту песню напевает молодежь, — мысленно добавил я, — точно, комсомольским работником раньше был».

— Ну хорошо, Джабраил, и как, по-вашему, будут развиваться события?

— Ну как… Скоро начнут бомбить, потом подключат артиллерию. Это будет продолжаться несколько дней. Потом они решат, что ничего живого уже не осталось, и пойдут на штурм. Вот тут-то и сломают себе шею — они даже не представляют себе, насколько у нас здесь крепко. А потом начнется шум на Западе, весь мир будет возмущен варварством федералов. И они уползут, поджав хвост.

— Да-да, Европа с нами, Запад нам поможет — еще товарищ Бендер говорил.

— Кто?

— Неважно. И что? Ну, уйдут федералы, а дальше?

— А дальше мы возьмем Махачкалу, потом Ставрополь, потом Ростов, потом… («Да он параноик, — подумал я, — прямо местный доктор Геббельс»).