Безумие

Я им кофе предлагаю, сгущенку, они не отказываются. Вакула хмурится («опять срач»).

Разговариваем за жизнь, о погоде, об особенностях чеченского климата. Они внимательно так на меня смотрят, изучают. На Муху косятся.

А тот, с точки зрения подтянутых, и так подозрительным выглядит, да еще и странным делом занимается — правила дорожного движения изучает.

Это он собрался по возвращении в Москву права получать. Я ему говорил: «Нельзя тебе, Муха, машину водить, ты же замечтаешься, светофор за дискотеку примешь, особенно вечером». Ну, что он мне отвечал, вы догадались: «А че, нормально балдеть буду».

Вот, изучают они нас, значит, разговаривают ни о чем. Я чувствую, что у них к нам какое-то дело, только они о нем сказать не решаются. Во-первых, Муха, во-вторых, Руслан. Я тоже какой-то не очень подтянутый. Вот если б один Пехота был, тогда другое дело, они к нему сразу симпатией прониклись, это видно было.

Но не уходят. Мне это уже начинает надоедать.

— Ладно, — говорю, — товарищи, зачем пожаловали?

Они переглядываются, мнутся. Наконец один говорит неуверенно:

— У нас есть вводная, гхм, то есть… нам поручено вам один материал предложить.

Я оживляюсь.

— Что за материал?

Они опять переглядываются, потом один говорит, почти шепотом:

— Мы двух китайцев поймали.

Мы, все четверо, хором:

— Китайцев???!!!

— Так точно, то есть… да. Наемники, судя по всему.

Ну, у меня, конечно, сразу монтаж в голове пошел. Китайцы в Чечне — это что-то новое, это покруче англичанина под Аргуном.

— Здорово, — говорю, — мы готовы этот материал, так сказать… осветить.

Они опять переглядываются, мнутся. Я напрягаюсь.

— Проблема? — спрашиваю.

— Ну… как вам сказать…

Вот когда такая муть начинается, я очень этого не люблю. Клевый материал, чувствую, что клевый, только не надо меня возбуждать, а потом бросать.

— Да уж скажите как-нибудь.

Пауза.

— Понимаете, гхм, мы вас всех туда провести не можем.

— Это куда — туда? Это не в Ханкале?

— В Ханкале, только это объект такой… не всех пускать можно.

Я уже начал догадываться.

— А кого можно? Из нас.

— Вот, товарища, — уверенный кивок в сторону Пехоты, — ну… и вас, пожалуй.

Начинаю свирепеть.

— А-а-а, понимаю, политическая составляющая?

— Что? — удивленные глаза.

— Да нет, это я так, о своем. Так что, вот этих товарищей туда пускать нельзя? — показываю на Муху и Руслана.

Мнутся.

— Ну, только двоих можно.

— А почему именно меня и его? — показываю на Пехоту.

— Ну… а можно вас на минуточку, — показывает глазами на выход.

Ага, за мальчика меня держит. Нет уж, при свидетелях будем разговаривать.

— Нельзя. Значит, так, товарищи, не знаю, почему туда только двоим можно, и не знаю, почему именно нам двоим, — тыкаю себя пальцем в грудь, потом указываю на Пехоту, — хотя догадываюсь. Но если эти два товарища, — показываю на Муху и Руслана, — вам не подходят по внешнему виду, то ничего не получится. Это — съемочная группа, работают все четверо, и никак иначе.

А потом я произнес сакраментальную фразу. Они, сакраментальные, знаете ли, чаще всего не очень понятны. Поэтому сбивают с толку всяких «подтянутых». А «подтянутые», когда их сбивают с толку, слабеют. И я сказал:

— У нас — рекламное качество!

Это подействовало. Господа офицеры обмякли. Еще через несколько секунд они сдались.

Вышли вшестером. С камерой, штативом, кофрами.

Шли по лагерю минут пятнадцать.

А вот и «объект» — огороженная колючей проволокой территория, метров сто на сто, по углам вышки с пулеметами, у входа бетонные блоки, железные ворота, табличка «Стой! Предъяви пропуск». У ворот два солдата, в касках, с автоматами.

Никаких пропусков у нас не спросили. «Подтянутые» кивнули солдатам, сказали «эти с нами».

Заходим, оглядываюсь по сторонам. Интересно все-таки, не каждый день в действующий концлагерь заходишь. Пардон, в фильтрационный пункт.

Об этих «фильтрах» много тогда разговоров ходило. Самый известный и самый страшный — в Чернокозово. Пресса много писала, и наша, и иностранная, якобы там беспредел полный творится, людей пытают, убивают. Правда, никто из журналистов там еще не побывал, не пускали. Так что это только слухи были, хотя если не пускают, значит, что-то в этих слухах есть.

А знающие люди говорили, что Чернокозово — это фигня, настоящий Освенцим упрятан в лабиринтах Ханкалы.

И вот нам представился шанс его увидеть. Уникальный шанс! Я еще и поэтому так напрягся, когда «подтянутые» мяться стали.

Ну вот, входим, оглядываюсь по сторонам. Ищу признаки концлагеря. Колючая проволока, вышки, пулеметы — это все понятно. А внутри несколько больших брезентовых палаток, несколько кунгов, это тоже понятно.

А вот это что-то новенькое — свежепостроенное деревянное «административное» здание. Для нынешней Ханкалы невиданная вещь. Барак? Там узников содержат? Хотел было задать этот вопрос, но не задал, потому что мы пошли именно туда. Сейчас сам все увижу.

Заходим, несколько маленьких комнат, перегороженных тонкими стенками, письменные столы, стулья. Офис? А где же барак с узниками?

Оглядываю пол, стены в поисках потеков крови, ничего нет.