Безумие

Ты вслушиваешься, стараешься угадать, из какого отделения он мог донестись, и идешь дальше, отмечая в уме, что надо бы сходить в это отделение и сделать замечание сестрам, мол, «Примите меры!» И это все, что ты можешь сказать усталым, тяжелым голосом. И сестры послушно разбегутся по своим делам.

Но когда они действительно решают навести порядок в отделении, все становится на свои места. Крики исчезают. У сестер есть свои тайны, которые неведомы молодым врачам, они располагают своим арсеналом средств для наведения порядка. Чаще всего они самовольно завышают всем дозы. Немножко. Добавляют хлоразин в маленькие мисочки, в которых разносят лекарства. 50 миллиграмм дополнительного спокойствия. И Больница затихает.

Так я бродил в этот день, бродил, опьянев от последних теплых лучей, которые сентябрь доставал откуда-то и спокойно раздавал своим кротким детям — сумасшедшим. И я был таким же. Сумасшедшим в белом халате, распустившимся и размякшим, запутавшимся в своей жизни молодым человеком, который считает себя стариком, не знает, зачем живет и куда движется, но все равно он все время в пути — в кружении вокруг Больницы, как Бог, либо шут, все едино.

Под одной раскидистой акацией я увидел Атанаса Накова. Этот маленький человечек меня всегда смущал. Его невозможно было понять. Иногда я проходил мимо него, не останавливаясь, но оставался с неприятным, навязчивым чувством, что за мной по пятам крадется собака. Она не свирепая и не лает. Только молчит и зловеще смотрит на тебя своими желтыми глазами.

Атанас был маленьким и походил на клубок тряпок. Даже его голова, с маленькими свирепыми глазками и торчащей во все стороны желтовато-сивой растительностью, тоже была как будто тряпичная. Щетинистый тряпичный человечек с тридцатилетней шизофренией — это и был Атанас Наков. Худой, как обглоданная кость, подпоясанный бечевкой, постоянно бормочущий что-то себе под нос. Странности его поведения я описывал в его анамнезах минимум пять раз.

Он меня тревожил: был неестественно спокойным, имел очень нехороший взгляд и как будто затаил зло. Бродил туда-сюда в своей обычной манере и что-то бормотал о золотом гвозде, который был вживлен в его локоть. Уж не знаю, сидел ли в нем этот гвоздь на самом деле или нет.

Время от времени в большой Больнице происходили подобные вещи: пациент настаивал на своей небылице. Например, что у него золотой гвоздь в локте. Болтовне пациента никто не верил. Каждый считал это обычными странностями. В конце концов оказывалось, что то, о чем он говорил, было смешной, абсурдной истиной. А иногда ужасной, абсурдной истиной.

Был случай, когда старый алкоголик долгое время, ночь за ночью, жаловался, что видит крысу в углу своей палаты. Сестры делали ему по одному уколу галоперидола сверх назначенной дозы, только чтобы эта проклятая крыса исчезла, ведь такую картину считали нормальной, типичной для галлюцинаций при белой горячке. Старый алкоголик все больше обессиливал от галоперидола и в конце концов совсем перестал вставать. На седьмой день он с трудом дотащился до ординаторской, держа огромную крысу за хвост.

Есть и множество других историй.

Например, был у нас больной, который утверждал, что слышит голоса у себя во рту. Его лечили по-всякому, пока один врач действительно не прислушался и не уловил звук, идущий изо рта больного. Оказалось, что несчастному поставили пломбы из металлов разной электропроводности и они, соединяясь со слюной, образовывали нечто вроде примитивного радиоприемника.

Ну так вот! У Атанаса Накова был гвоздь в локте, а может и не было никакого гвоздя. Это было не важно. Я просто не мог понять его Безумия. Он был настолько оторван от всего, что считается нормой, что более походил на какое-то странное, подвижное растение, чем на человека. И при этом, он не был отталкивающим. Кроткое лохматое растение с тряпичными мохнатыми листьями.

Сейчас он притих. Да, он присмирел, а обычно любил задираться с каждым, кто проходил мимо, и кричать разные глупости о гвозде в локте: «Эй, у меня гвоздь в локте, золотой гвоздик, звезды в руке, гвоздь в локте».

Он выкрикивал это монотонно, с абсолютно неразличимыми интонациями: нельзя было понять, мучает это обстоятельство его душу, или, наоборот, заставляет испытывать гордость. У сумасшедших всегда так: они нам чужды, потому что мы не в силах понять их причудливых эмоций. И Атанас все время покрикивал и ныл. Раньше. Теперь же он только смотрел на меня из-под нависших, лохматых бровей.

Я вернулся в отделение, опустился в кресло в уютном старом кабинете и заснул. И проспал три часа. Когда я проснулся, на улице было темно, и мрак делал больницу зловещей, излучающей тревогу. Нет более заброшенного места, чем психиатрическое отделение вечером. Там ты одинок, потому что в таком месте нет мыслей, подобных твоим. Или же есть, но ты не смеешь их обнаружить. Было даже немного жутко.

Зазвонил телефон. Я вскочил, врезался ногой в письменный стол, ойкнул и поднял трубку.

— Слушаю! — затрещал и захрипел мой не-проснувшийся голос.