Безумие белых ночей

– Ага, – усмехнулся я ее утреннему чувству юмора.

– Не верю, дай потрогать.

– Почему женщины так любят поспорить? – спросил я жену, вспомнив вчерашнюю вечернюю прелюдию.

– Кто тебе сказал, что мы это любим? – лежала Шила безмолвно с закрытыми на ресницы глазами.

– А что вы любите? – нарисовал я улыбку на ее спящем лице и облако со следующей репликой.

– Мужчин. А спор – это форма совращения.

«Ложись, поспи еще немного» – говорила она всем своим расслабленным видом. Шила спала крепко, ее не трогали мои вопросы, на которые пришлось отвечать за нее. В общем, это по-мужски, отвечать за женщин. В окне уже начинало светать. Я послушался жену, прилег рядом на спину и закрасил потолок в черный.

Утром, в суете собираясь на работу, я долго не находила себе места, потому что оно все еще оставалось в постели. Пасмурное, хмурое лицо глядело на меня из окна, будто я провинилась этой ночью и должна извиниться, чтобы настроение у его величества климата поднялось. «Ну и что, что мне приснился другой? Разве я в этом виновата? Он забрался в мой сон, в мою постель, в меня. Не могу сказать, что мне было это неприятно, скорее наоборот. В жизни я бы на такое никогда не решилась. Хотя кто его знает… Сны хороши тем, что выходят за рамки нашего быта, нашего бытия. Они позволяют нам шалить, преступать, даже убивать. Они, как компьютерная игра, из которой ты в любом случае выйдешь сухим из воды, выживешь, вырастешь. Так что нечего хмуриться, – решила Шила помыть посуду вручную. Потом сварила себе кофе, сделала несколько глотков, поставила чашку в раковину, оделась и зашла в спальню. Перед выходом разбудила мужа. Его лицо было схоже с тем, что хмурилось за окном. Он постарался улыбнуться и потянул ко мне свои сонные, с запахом тины губы. «Не оскорбляйте женщину любя, не оскорбляйте женщину вообще». Я поцеловала его в щеку.

Каждую весну она влюблялась в кого-нибудь. Чаще всего это был ее муж. Этой весной пока еще не получалось. Что-то ее тормозило.

– Закроешь сама? – снова откинулся он на кровать.

Стоило ему повернуться в профиль, и я увидела совсем другого человека.

Я провожал ее взглядом. Я не понимал себя, я не понимал ее, я не понимал: почему эти прекрасные ноги должны куда-то от меня уходить.

– Хорошо – «во сне все мы другие». Я скинула с себя жилье и оказалась на улице.

Жена ушла на прием к врачу, я лежал в кровати, переваривая странный сон. Потолок побледнел, увидев меня. Значит, уже было больше восьми. Дома стерильная тишина. Я вошел в эту тишину, как в душ. Скоро ее теплая вода мне надоела. На кухне, когда я макал сухари в кофе, я слушал радио. Там передавали новости. Оказывается, ночью был сбит самолет с пассажирами. Все они погибли.

Мир настигло политическое безумие, словно к власти пришли ревнивые женщины. Которые сами не могли объяснить, к чему они ревновали: то ли к многокомнатной сталинской квартире с высокими потолками возможностей и широкой террасой русской души, от которой им непременно хотелось что-нибудь оттяпать, то ли к партнерам, с которыми сами не торопились заняться любовью, так, встречались время от времени, не раскрывая собственных чувств, держа их на поводке угрозы: что те в любой момент могут лишиться прогулок и корма.

Весна на улице, а настроение, как зимнее пальто, которое нужно было срочно менять, чтобы обрести легкость. Тело Шилы требовало растления. Погода была качественной. Лужайки зарастали зеленой щетиной, минеральный воздух покусывал щебетом птиц. Свежий ветер рвал с прохожих маски. Люди заново учились улыбаться и целоваться оттаявшими от зимы губами.

* * *

До сих пор он не мог понять, почему же он ее так сильно любит, что не может жить без нее; только сегодня, выйдя на улицу и вдохнув мартовского воздуха, он понял: от нее пахло весной. Это никак не зависело от ее возраста, от нее всегда будет нести весной. Даже если бы она пукнула, а это случилось только раз, все равно пахло весной. И не было в ней ни одного кусочка тела, которого бы он не любил. Он готов был целовать ее пятки, подмышки, редкие прыщики, случайно забредавшие на ее кожу, а утром – заспанные гениталии.

До развода никогда не доходило, хотя разговоры были, да что там разговоры, даже драки. Женщины любят помахать руками, а мне-то что, пусть машут, иногда я уворачивался, чаще нет, было в этом что-то садомазохическое, садово-парковое, когда наступаешь на одни и те же грабли из развлечения. Все заканчивалось, как обычно к утру, наступало перемирие, разводные мосты смыкались вновь, мой упрямый смычок играл на ее тонкой скрипке отрывок из балета Ромео и Джульетта. Это и было тем самым противоядием от развода. От брака до развода один шаг: то ли растяжение получишь, то ли станешь гибче. Закроешь в себе боль на замок и лыбишься, как дурак, сквозь нее, а ключ выкинешь куда подальше, чтобы не было возможности кому-либо жаловаться.