Безумие (март 2008)

- Нет, конечно, присутствовал профессиональный интерес - но сказать, что тогда у нас в больнице или вообще в психиатрии происходило что-то очень интересное, нельзя. Увлекало скорее общение. В моем отделении лежал, например, Венедикт Ерофеев - его «Москва-Петушки» в самиздате ходила среди врачей по рукам. Позже его пребывание в больнице было отражено в пьесе «Вальпургиева ночь, или Шаги командора».

- В народном сознании Кащенко - нарицательное обозначение «дома скорби», куда увозят дошедших до ручки. А чем была тогдашняя Алексеевская для молодого врача?

- Ничем особенно веселым. Мне, не знаю уж, по счастью или нет, довелось работать в отделении, где содержались в том числе и иностранцы. Поэтому у нас было чуть посвободнее, что ли. Кубинцы, иранцы, студенты университета Дружбы народов - все они попадали к нам разными путями. Некоторых и правда привозили с расстройством, некоторые… ну, в общем, даже хорошо, что они попадали к нам. Во второй половине 80-х у нас был студент из Ирака, которому на воле грозили выдача на родину и казнь. Мы же дали заключение, что у него острый психоз, и по советским законам против нашего решения уже не мог идти никто. Потом он был тихо выписан и перевезен в нейтральную страну.

- Тяжело было таким пациентам в отделении с нашими больными?

- Полагаю, что сама ситуация для них была весьма нелегкой - оказаться в психиатрической клинике в чужой стране. Случай с иракским гражданином был исключительным - в основном-то к нам попадали с расстройствами. Врачам приходилось на ходу осваивать диковинную для них этнопсихиатрию - то есть особенности состояний пациентов с учетом их ментальности. Африканцы, к примеру, крайне скрытны во внешних проявлениях: негр может ничем не выдавать болезненность своего состояния, а потом пойти и повеситься. Латиноамериканцы, наоборот, более экстравертированы и эмоциональны - до сих пор помню кубинца, который в приступе начинал колотиться и кричать: «Вива Фидель! Вива Че!»

Но больным вообще тяжело - и нашим, и иностранцам. Их круг общения - они сами и санитары с медсестрами; вспомните мордоворота Бореньку из ерофеевской «Вальпургиевой ночи». А врачи, даже если они находятся в отделении, как верховная власть: сидят у себя в кабинетах и через персонал вызывают больных.

К терапевту

- Вы достаточно быстро ушли из клинической психиатрии. Почему?

- Профессор Феликс Березин считает, что психиатрия - не наука, а различные описываемые ею состояния являются реакцией на стресс, обусловленной факторами, скажем так, организма и внешней среды. Это может быть невротическая реакция, а может быть психоз - то есть неверная интерпретация реальности. И я с ним абсолютно согласен. Начав работать, я очень быстро понял, что официальная психиатрия никуда не сдвинулась по сравнению с XIX веком - только появились новые психотропные препараты. В 1988 я ушел в научную работу - в психофизиологию, где изучал связь психических проявлений с соматическими, а затем - в психотерапию, где работаю и поныне.

- Быть психотерапевтом вам нравится больше?

- Дело не в том, что мне нравится. Психиатрия, при полном отсутствии понимания, что с человеком происходит и как ему помочь, занимает по отношению к больному патерналистскую позицию: дескать, мы знаем, как тебе помочь, не дергайся и не интересуйся. Притом, в отличие от других областей медицины, основывается не на фактах, а исключительно на субъективном мнении врача или консилиума врачей. Кардиолог оперирует кардиограммой, терапевт - анализами, а психиатр - своей интерпретацией состояния больного, и только. Психотерапевт же находится со своим клиентом в позиции равной и видит в нем не больного, а сотрудника, если так можно сказать. К психотерапевту человек приходит сам, а психиатрия вполне готова решить за человека, болен он или нет.

- А что, были такие случаи в вашей практике?